Страх

Притча

 

   Некогда жило племя могучих и бесстрашных воинов. Они были настолько неуязвимы, искусны в ратном деле, что ни разу ещё не проиграли ни одного сражения. Все боялись их: и люди, и звери. Они жили отдельно от женщин, которых просто не подпускали к своему становищу. Охота снабжала пищей, а набеги – добычей – оружием, одеждой, утварью. Они сами взращивали себе смену из маленьких мальчиков, время от времени оставляемых перед их лагерем женщинами, с которыми также время от времени против природы было бы не иметь дело.

   Однажды дозорные обнаружили женщину, сидящую поодаль ребёнка, по обычаю оставленного перед рвом. Тот оглядывался с любопытством по сторонам, но стараясь не упускать мать из виду. Когда приблизились, чтобы забрать его, малыш так задрожал и зашёлся плачем, что мать птицей подлетела к нему, заслонив ото всех. Много раз, успокоив его, она отходила в сторону. Но с каждым приближением воинов, мальчуган вновь едва не терял сознание от крика, покрываясь холодным потом.

   Видно, настал черёд что-то поменять в уставе племени. И они впустили в свой круг мать дитя – первую женщину, переступившую границу запрета.

   А необычный ребёнок с удивительно огромными, но часто зажмуренными глазами был настолько пугливым, чутким, что вздрагивал при каждом шорохе листвы, хрусте ветки. Гром и молнии просто вселяли в него ужас, а страх перед смертью во время огненных ритуалов погребения павших воинов доводил его до обморочного состояния.

 

 

   За бесчисленные испуганные «ахи» прозвали ребёнка Страхом. Никак не получалось обучить его ни воинскому делу, ни искусству следопыта, ни преодолению опасностей, угрожающих его жизни. Женщина же оказалась неплохой помощницей: постепенно разгрузила их с домашней работой, стала обустраивать их быт, добавлять какое-то разнотравье в пищу, помогать выхаживать раненых в схватках с врагом или зверем и даже принимать участие в жизни воспитанников племени.

Переняв изрядную долю бремени забот, тем самым создала предпосылки к появлению и развитию других занятий. Кому-то по душе пришлось животноводство, кому – земледелие, кому – гончарное или кузнечное дело. Иные даже стали предпочитать ремёсла ратному делу. Вот только принесла с собой женщина и другое: трудноопределимые предчувствия, ожидание недобрых событий, опасения, переживания, сомнения, недовольство, претензии.

   Смелость и мужество исчезают там, где в воспитании подменяются действия мужской силы. Излишняя осторожность или осмотрительность стали оборачиваться трусостью. Смельчаков поубавилось. Всё меньше было резону жертвовать жизнью. Множились привязанности к благополучию, удовольствиям, опасения за жизнь, за хозяйство, за близких.

И случилось, что случилось: стали на свет появляться дети уже в их становище. И не только мальчики. У Страха появились братья-сестры – Испуг, Тревога, Трусость, Паника, близняшки Фобии. Все они отлично чувствовали опасения матери за их жизнь, её внутреннее состояние, при грозящих реальных или предполагаемых бедствиях. Приобретённые уже от рождения чувства беспокойства и страха стали инстинктом самосохранения, оповещая об опасных ситуациях, побуждая к поиску защиты, а иногда и к бегству. Ведь это помогало выживать в таком неспокойном мире.

   С той поры много воды утекло. Страхи прижились, завоёвывая жизненное пространство. Было время, Страх даже оказал в обществе большое влияние на развитие такого критерия, как нравственность. Ныне же в обществе потребления давно потерян Страх ответственности за моральные устои. Все охвачены общим чувством беспокойства, каждый прикипает к своему благополучию и боится лишений, потери социального статуса. Страх, Опасение, Испуг подавляют, и люди застревают в чувствах одиночества, отверженности, подавленности, угрозах самоуважению, ощущениях собственной неадекватности. В этой россыпи страхов есть главный – Страх, связанный с самой сущностью человека. Это страх перед смертью, перед неумолимым временем, перед бессмысленностью самого существования человека.

 

Страх многоликий

 

***

   Все страхи растут из детства. По крайней мере, это объяснение понятней тем, кто не знает про реинкарнацию или не верит в неё. Страхи же – это, похоже, кармические заплатки на душе.

   В памяти как щёлкнувший бич – окрик разгневанной бабушки, которой оказалось легче все беды свалить на порочность внучки, чем согласиться с порочностью деда, домогающегося малышки. Родителям она боялась сказать о проделках деда, так как всё более утверждалась в мысли, что взрослые верят только друг другу, но не детям. Потом пришло понимание, что и друг другу взрослые тоже не верят. Каждый занят сам собой. Отец оказывался вечно недосягаемым, считая главной его заботой – обеспечение семьи. А мать жила в каком-то своём мире, укрываясь от проблем безденежья, ссор с пьяным мужем, раннего климакса, нереализованной чувственности. И там эгоизм отводил дочери не так много места. Потому часто и охотно оставляла малышку у родителей, считая, что внуки – всегда желанная забава бабушкам-дедушкам.

   Маленькая, придавленная страхом, кроха ещё до конца не осознавала происходящее, но уже чувствовала себя отвергаемой. Травма от несправедливости уже начала работу с её душой. В огромных голубых глазах надолго поселился испуг, потому как все старания заслужить хотя бы какую-нибудь похвалу, ласковое слово – тут же засыпались градом упрёков в лживости, никчемности, порочности. Её жалобы мать списывала на фантазии, а бабушка прерывала ранящими злыми словами. И малышка стала прятаться в свой придуманный мир, искать там тех, кто бы любил её, кому она могла бы довериться.

   Взрослея, она понимала, что тем самым не похожа на других детей, однокашников по детскому саду, по школе, по институту. Получая в ответ доброжелательность, только когда что-то хорошо исполняла, девочка, со временем уверовав в это, стала трудолюбивой, исполнительной. Она привыкла выбираться из трудных положений самостоятельно и быстро. Гордость за себя стала лучшей подругой-утешительницей и наперсницей эгоизму. А страх несправедливости – тот всегда был рядом защитником: помогал городить стены недоверия к остальным, уберегал от лишних контактов, тормозил пробуждающуюся сексуальность. Ему самому нравилось овладевать ею безразлично – когда и где. Раньше это были ночные часы после дневных стрессов, потом – часы одиночества. Со временем его чрезмерное участие стало мучить её чувство реальности, когда она зримо ощущала присутствие рядом каких-то сущностей, их надзора, какие-то пугающие энергии от окружающих людей.

   Жизнь, однако, будоражила любопытство, подстёгивала

интересы. Поклонников привлекала беззащитность и наивность девушки, правда, настораживала какая-то интригующая тайна в характере. Она же прикладывала все усилия, чтобы проявлять любовь, теплоту, скрывая свою ранимость и страх от животной мужской силы. Только вот длительных отношений не получалось. Ей было трудно показать свою любовь или позволить любить себя. Она была обычно скована, не умела позволить себе почувствовать удовольствие. Оттого было трудно выразить свою нежность. Были и такие, кто находил её бесчувственной и холодной, когда она только скрывала свою ранимость. Она просто лишала себя возможности выразить то, что действительно чувствует, а тем более показать знаки своей привязанности тому, кого любит. Её боязнь неудачных отношений и желание всепоглощающей любви задавали планку, до которой поклонники не дотягивали, а то и вовсе не стремились. Она же боялась обмануться, ошибиться в выборе партнёра, потому испытывала мучительную нерешительность, прежде чем всё же вступить в связь.

   И вот ведь что получается: чем глубже в ней укореняется рана несправедливости, тем больше вероятность, что она и сама несправедлива к другим. Наша героиня требовала слишком многого от отношений, от себя, не отслеживая собственных ограничений, редко позволяя себе удовольствия. Злилась на себя, корила за это. И не желала замечать, что упрекала других в том, что сама себе делала, сама себя мучила. Ясно, что на её пути встречались именно те, которые и показывали ей, что она делала другим и самой себе. Уроки… уроки…

   Сколько было проделано внутренней работы с собой, опробовано эзотерических и астральных практик, психологических тренингов и расстановок. Но окрылённость от новизны информации следом сменяли настороженность, сомнения, недоверие. В минуты самоуничижения во всем винила себя, но держала в памяти, что из-за кого-то не складывалось в судьбе, на кого-то обижалась, кого-то вычеркнула из своей жизни. Искренне винила себя и винила весь мир. Вера, временами подстёгиваемая молитвами, давала душе передышку, и тогда она просто с доверчивостью ребёнка тянулась к Всемогущему Любящему Отцу с жалобами на горькие обиды от судьбы. Но гордыня и эгоизм не дремали, не отпускали такую прекрасную жертву. Вместе со страхом вновь вязали её по рукам и ногам, оставляя свободу только для зависти.

   Душа, измотанная ожиданием любви, устала откликаться в полной мере на последующих мужчин в её жизни. Те быстро улавливали подоплёку их связи, её желание, наконец, обрести нечто, что приведёт в равновесие с самой собой, её эгоизм. И поскольку попадались такие же одиночки-эгоисты, они быстро покидали её ради своей свободы. Ей оставалось думать о себе, как о малопривлекательной, никчемной женщине, никудышной любовнице. Это гнобило душу, не давая шанса вырваться, и она вновь погружалась, пряталась в привычные с детства фантасмагории, старательно избегая психологических прикосновений кого бы то ни было. Тут и страх помогал, привлекая защитные средства в виде проблем с кожей, аллергических высыпаний по телу. Гордыня не позволяла думать о помощи психиатра, зато охотно направляла к психологам поговорить о себе любимой. Впрочем, то, что слышала от них, бедняжка и сама себе говорила часто. Замкнутый круг: травмы из детства – поиски любви – мучащая зависть к другим сложившимся судьбам – желание быть для кого-то хорошей – привлекаемый по подобию эгоизм такого же ищущего – разрыв – самоупрёки – самоуничижение.

 

   И всё же как-то после очередной беседы у психолога вдруг открыла для себя, что искала всегда любовь вовне, а не в самой себе. Словно бы увидела, наконец, свою суть. Смутно почувствовала подсказку интуиции: возможно, одна из ошибок-зацепок из прошлой жизни – неумение любить. Кто знает, сколько ран было несправедливо нанесено другим, которые теперь в этой жизни привлечены к ней как родственники, возлюбленные, партнёры. Стоило такое осознать, как сразу нашлись объяснения, подтверждения и неровным отношениям с членами семьи, болезненным расставаниям с партнёрами, лукавству, лжи, обидам. Ведь нет случайных людей на жизненном пути, от каждого свой урок.

   Немыслимо было представить порочного деда учителем, но какая-то задача в строительстве её мира и у него была. Бабушка уж точно корежила и ломала её гордыню, впрочем, как и у других женщин их рода. А эгоизм матери вполне мог быть прививкой эгоизму дочери. Быть может, остановки на пути развития её внутреннего мира – алкоголь, наркотики, психотерапия после попытки суицида – были лишь передышками для набора сил, которые она в спешке за получением желаемых результатов очень скоро растрачивала? Рано или поздно приходит постижение законов кармы: смирения, ответственности, перемен, взаимосвязей. Чтобы что-то изменить, нужно сначала принять его как данность, извлечь урок, или жизнь снова будет помещать в подобные ситуации. Если в жизни есть проблема, значит, она в тебе самой, и у каждого поступка есть последствие.

   У неё вроде как получилось обрести покой, уйти из-под господства страха, всё чаще обезоруживать свою гордыню. Она поняла, что в том страстном спешном желании обрести плечо, мужчину, ребёнка исполняла лишь требования гордыни –

быть успешным человеком, чтоб не хуже других, любимой и желанной женщиной. Теперь же она хотела только любить. Главное – целеполагание. И вскоре появился тот, кто принял её такой, какая она есть. Они во многом походили друг на друга. И не нужно было приукрашать недостатки, как и тушевать достоинства. Пришла любовь, а с нею такая энергия, что её извечному страху-мучителю – что она не заслуживает любви, какой бы хорошей ни старалась быть – просто не оставалось ничего другого, как отступить.

 

   Говорят, небо проверяет нас малыми дарами. Так ли усвоены преподанные уроки. Вот, наконец, интересная наполненная жизнь. Рядом – любимый мужчина. Долгожданный ребёнок – кроха с такими же огромными только карими глазами. Мать же очень боялась увидеть в них знакомый страх, потому не допускала мысли хотя бы на минуту выпустить дочь из поля зрения. Как только ребёнок стал центром её Вселенной, мерилом любви для себя, эгоизм и гордыня вновь подняли головы. И, конечно же, позабытый до поры страх не преминул тут же подтянуться, начал заслонять её любовь… заслонять от мужа, от других…от жизни… Она начала ловить взгляды отца на дочь, деда на внучку, дядьки на племянницу, находить в поведении двусмысленность, бояться оставлять их подле дочери, клясть похотливую мужскую природу. Испугалась, повторения своей судьбы у дочери. И материнская привязанность, слепая любовь – стали подменять собой любовь истинную искажённым восприятием действительности деформировать мир ребёнка. Круг замкнулся. Выходит, страх-то никуда не девался, готовый в любой момент уничтожить и выросшую самооценку, и веру в свои силы, и вымоленную любовь…

 

***

   Вот уже второй месяц он просыпается за пару минут до пугающего и сводящего с ума сердцебиения, словно сердце вот-вот выпрыгнет из груди, или того хуже разорвётся, или остановится, судорожного ощущения нехватки воздуха, а следом холодного липкого пота. А ведь именно в эти минуты он проживает главный мужской страх импотенции, панику от бессилия и злость на зависимость от интимных отношений.

  

   У многих страхов ноги растут из детства. Однако он не припомнит, чтобы чего-то особенно боялся в детстве. Старшая сестра, всегда распростёртая над ним, как клуша, защищала его ото всего и ото всех. Даже родители журили её за то, что так излишне дрожала над братом. Она и теперь продолжает опекать его, поверенная в тайны всех его хворей, неудач, переживаний, шашней и страхов. Не сложившаяся собственная жизнь оставляет ей массу свободного времени для неотступного присутствия в жизни брата, чем не раз подводила к грани развода его брак.

   Интерес к девочкам пробудился у него достаточно рано. Парень видный, привлекательный, балагур и циник любил быть душой компании. Он настолько пользовался всеобщим расположением, успехом, что никому и в голову не могло прийти, что шутки, сарказм и бравады – просто маскировали поселившийся в нём однажды жутчайший страх.

   Случилось это, когда в первый свой сексуальный опыт отрок потерпел фиаско. Узнал потом, что такое случается нередко, но тогда это было потрясение. Его плоть захотела, возбудилась и сникла в самый ответственный момент. Хорошо – девчонка оказалась такая же неопытная, застенчивая, толком не разобравшая, что произошло. Все случилось неожиданно, впопыхах, в дремотное послеполуденное время в комнатке

для музыкальных инструментов за летней сценой пионерлаге-

ря, в числе прочих, как веснушками, облепивших солнечное черноморское побережье. Событие потрясло обоих. Но его – в большей степени, грозя напрочь низвергнуть самоуверенность, самооценку. Чтобы как-то самоутвердиться, не дать

развиться робости, он стал часто менять поклонниц, будить

чувственность, морочить им головы. Но карауливший страх всякий раз вынуждал позорно отступать, как только приближался решающий момент, а потом вообще стал занимать время, мысли, пространство жизни. Постоянное напряжение, в котором пребывал, грозило развиться стойким психическим расстройством, если бы чуткая сестра не обратила внимания на происходящее с братом. Узнав о беде, накрывшей её любимца, она нашла-таки выход – призвала на помощь свою давнишнюю приятельницу, которая тем и занималась, что вводила в мир секса робких и закомплексованных юношей. Той удалось рассеять его мучительный страх, обучить искусству любовных отношений, а перечислением обретённых им мужских достоинств достаточно высоко поднять его самооценку. Наука настолько пришлась по душе успешному ученику, что надолго определила его жизненные принципы. Это снискало ему успех и славу знатного сердцееда.

   Наш герой перебрал многих поклонниц, прежде чем остановил выбор на неприметной однокурснице, вовсе не одобренной сестрой, посчитавшей даже неожиданную беременность избранницы спланированными кознями. Брак же нисколько не помешал его принципам – брать и наслаждаться.  Причём – безответственно. Всё время вынашивания, а потом и кормления до полутора лет сына, он не приставал к жене, не досаждал ей супружеским вниманием, не скупясь, распределяя его между другими женщинами. Он колесил по стране успешным снабженцем, сам напрашивался в командировки, откуда потом щедро прилетали письма, звонки, притом не только в семью, но и по месту работы.

   И со второй беременностью жены через пять лет история повторилась. По своему разумению он любил её, заботился о семье, по возможности скрывая свои романы. По-прежнему в любых компаниях фонтанировал неиссякаемыми баснями-прибаутками, гусарскими бравадами. За своим многословием почти не замечал увеличения возраста, молчаливого укора жены, недоумения теснящихся к матери сыновей.

   Жена давно знала о его похождениях. И каждая очередная измена отмечалась новой зарубкой-обидой на сердце, которое так и не ощутило в полноте его любви. А своя любовь уже растеряла и радость, и лёгкость, пропитываясь болью, раздражением, отчаянием и даже ненавистью. Внешне она смирилась, но внутри постоянно тлели угли, легко распаляемые обидами, осуждением, презрением. Тяжёлые осадки семейных ссор как бы растворялись за время его отсутствий по командировкам, и опять воцарялся этакий худой мир, в котором не было ни радости, ни счастья, ни тепла, ни им, ни подрастающим детям. А ему казалось, что хорошо знал женщин. Вот только что он знал о женской силе? Осуждение, раздражение, накапливаемое в женщине, прицельно бьёт в область гениталий её мужчины, создавая ему такие проблемы, из которых не вытащит медицина. Тут без изменения внутреннего собственного мира не выкарабкаться. А он в свою очередь добавлял ей негатива, так же разрушавшего и её здоровье. Не исправил положение и переезд в другую страну, инициированный главной женщиной в его жизни – сестрой, которая продолжала потворствовать его самолюбию, проказам, хождениям на сторону, только бы огласка не причиняла никаких проблем. Взращённое чисто потребительское отношение к женщинам мешало задуматься, какие следы оставлял герой в жизни женщин, чьи судьбы он, случалось, ломал. Поклонницы не только удовлетворяли его природную потребность, но и помогали самоутверждаться, потому как давно уже других причин для успехов и гордости не было. Тот самый первый страх мужской несостоятельности, давно заслонили другие страхи, более безобидные: страх быть неожиданно уличённым, страх – от возникновения финансовой несостоятельности, страх – от возможных неблагоприятных последствий по здоровью или шантаж какой-нибудь неосторожной беременностью. А ведь каждая очередная победа над женщиной была, по сути, старанием победить всё тот же старый страх. Только вот с чем борешься – тому силу даёшь. А страх, однажды поселившись, не исчезал. До поры до времени, не давая о себе знать, хотя, посмеиваясь, страх подзуживал, ещё не нанося удара по эрекции, заставляя доказывать, что ого-го!  С его подачи блуд становился привлекательным, желанным, а главное показывал его мужскую состоятельность.

   Выпал баловню шанс: познакомился с поклонницей тантры-йоги. Узнал столько невообразимо нового и испытал ранее неизведанные наслаждения, когда она массировала ему внутреннюю часть ноги от пятки до лодыжки или делала массаж меридианов, стимулируя предстательную железу. А когда колдовала над точкой под коленкой, щебетала, что помимо увеличения мужской силы это ещё и на пользу головному мозгу, который, впрочем, у него, скорее отключался при сексуальном желании, нежели баловал какими-то вспышками просветления. Было так сладостно и приводило в умопомрачительное состояние томления, венчаемое взрывом секреции мужских гормонов. Только случилось, что новая пассия, обиженная его отказом поменять семейное положение, проронила в сердцах, мол, допрыгается козлом с капусты на капусту.  Слова те не показались ему пустыми, поскольку она была родом из карпатской глубинки, где женщины славятся знахарством и приворотами. Герой не на шутку испугался и в короткий срок свернул знакомство с прикладными науками индуистской философии. Даже пообещал себе больше уделять внимания жене, которую давно не баловал притязаниями и расходуемыми на сторону ласками. Но в первый же вечер по возвращении случился конфуз. Эгоизм, правда, тут же помог – списал неудачу на … характер жены, которая не очень-то хотела и старалась. Вот, завтра постарается, и всё будет хорошо. Но после второй неудавшейся попытки ощутил разрастающуюся тревогу. Жена же подумала, видно, укатали сивку крутые горки. Не без усмешки подумала – меньше станет гулять на стороне. Но для него отчаянная проблема резко изменила течение жизни. Он запаниковал. Неужели накрыл его самый страшный недуг для любого мужчины – импотенция? Что может страшить мужчину сильнее, чем потеря мужской силы? Страх конца всем удовольствиям, самому ценному жизненному удовольствию: не будет больше суетного возбуждения в груди, сопровождающегося сердцебиением, сухостью во рту и прочей адреналиновой мутью, возникающее всякий раз, как неожиданно накатывало желание, не будет восхваления его любовных способностей, и потом того самого слегка щекотного ощущения по коже, перетекающего в ощущение тепла и неги внизу живота.

   Зажмурился от страха. Загнан в угол. А может, настало время заглянуть страху в глаза по-мужски, пересмотреть образ жизни, принципы жизни?

 

***

   Время то тянется бесконечной лентой дороги перед обессиленным путником, то несётся вскачь, с ударами пульса – только годы в минуту, с мельканием событий, как картинок на экране при быстрой перемотке фильма. Вроде только недавно забрезжил рассвет, расталкивая хмурую уставшую бессонницу. Привычный взгляд в окно, где уже, словно на фотопленке, проявляются знакомые очертания горной цепи, у подножия которой расположился город её судьбы.

  

   Накатили давно запропастившиеся воспоминания детства-отрочества с непременной острой болью сиротства, занозой, въевшейся в её жизнь. Познать материнской ласки не довелось, а отец, оставшийся с годовалым ребёнком на руках, быстро исчерпал запасы доброты и любви. Суровое время памятно вечно хмурым отцом, грозной мачехой, плаксивой сестрёнкой. Некогда чёткий уклад жизни немецких колонистов на приволжских землях расшатали революционные вихри, а потом и вовсе опрокинули лихие годы коллективизации, голода,

репрессий. Страшная пора выживания.

   Потом безрадостное отрочество сменила юность с мечтами и надеждами. Оптимизм молодости давал шанс поменять жизнь, хотя бы сменить обстановку. Дорога из родного села стала дорогой в огромный незнакомый, не всегда дружелюбный мир, но полный загадок, а главное – надежд. Спасаясь от голода, с односельчанами отправилась на заработки в Крым...

   За воспоминаниями застал полдень. Ещё чуть-чуть и возвратятся внучка из школы, дочь – с работы. Страх, что кто-то из них может задержаться, обхватил цепкими лапами, сковал.

О, она не была трусливой. Попадая в трудные ситуации, мгновенно мобилизуясь, смогла и в метель на отощавшей лошадёнке оторваться от волчьей стаи, отбиться от насильника, раздавленными пальцами удержать на груди обрушившуюся при землетрясении крышу, ухватить пораненной рукой, невесть откуда, залетевшего в школьную канцелярию агрессивного коршуна.

   Трудно сказать, когда страх появился в её жизни, а потом как амёба начал делиться. Страхи – большие и маленькие – страхи, сопровождавшие всю жизнь. Страх перед наказанием мачехой – повод мог быть любой – зачастую она передавала отцу исполнение наказания, а уж рука того была очень тяжёлая. Страх от ходившей по округе смерти, косившей богатый урожай из опухших от голода или до скелетов усохших соседей, жителей некогда большого, насчитывавшего более четырёх сотен хозяйств, села. Страх от непривычного приморского южного города, незнакомых людей. Там из-за смешения языков: русского, татарского, украинского – оказалась с неизбежным попаданием впросак в мире совсем других названий для привычных вещей, ощущений, действий. Страх от каждого окрика, заставлявший цепко держаться за земляков. Страх перед теми, кто имел власть, хотя бы какую ничтожно малую, над ней, шагнувшей в жизнь из разорённого мором села.  Хорошо спасали молодость и любопытство к жизни, такой непохожей на прежнюю.

   Но у истории страны были свои грабли, свои планы, директивы и, как просто говорят сейчас – своя карма. Накатившая война умножила страхи в разы. Страх за судьбу близких, в считанные часы изгнанных с родных мест и переполненными составами отправленных в далёкую пугающую Сибирь. Страх за мужа, забранного в трудовую армию, по сути – лагерь, как и для миллионов других репрессированных сограждан огромной советской страны. Страх за таявшего на глазах сына, которого не уберегли в детских яслях, скрыв про его падение с лестницы. Страх изгоя – принадлежать исторически вражеской нации и жить среди тех, чьи родные гибли на войне. И рядом такие же изгои – крымские татары, обвинённые в пособничестве врагу, неугодные власти поляки, прибалты, высланные из родных мест в общую мясорубку, депортации народов, ранее обычных граждан своего многонационального государства. Страх перед любым, выплеснувшим из себя ненависть, взросшую на привычном шкурном мировоззрении – деление на своих и чужих. И ведь люди боялись не только чужаков, но и своих… даже родных.

   Долгожданная победа открыла шлюзы общества доброте, состраданию. Но страх изгоя долго ещё не покидал. Продолжался надзор комендатуры. Государство – молох – не возвратило изгнанных, не повинилось перед пострадавшими. А потом новый животный страх перед необъяснимыми силами природы – землетрясением, в считанные секунды разрушившим город. Страх от внезапно сузившегося жизненного пространства под рухнувшими стенами, разметавшими её и кроху-ребёнка в разные стороны, даже по другую сторону жизни. Страх за единственную дочь, наконец, подаренную судьбой в награду за недюжинное терпение и смирение.

Страх перед самолётами – удобным связующим звеном на просторах необъятной страны – которыми нередко летала дочь по делам учёбы, работы, в отпуск. А зародился тот страх, когда однажды телефонным звонком известили о пострадавшем при крушении самолёта отце дочери.

   Время – лекарь, даже когда как хирург отсекает жизненно важное… Сериал длиною в жизнь… Меняется время. Меняются люди. Меняется отношение ко многому ранее казавшемуся незыблемым. И страх словно подустал, не берёт за горло, не стреножит, только рассыпается изредка просто тревогами: за события в жизни ребёнка, его будущее, из-за ухода на пенсию с любимой работы, которой отданы два десятка лет, перед неизбежными в этой жизни расставаниями с друзьями.

   И вот сейчас вдруг сковал главный страх – страх смерти. Неожиданная скоропалительная болезнь с размытой диагностикой вероломно овладела организмом. Душа – в панике, она боится смерти, исчезновения из жизни. Ей не вспомнить процессы, происходящие в Вечности. Попросту не хватает знаний, понимания жизни, её правил. А самое главное – не хватает веры, питающей дух. Как нет его крыльев, которыми подхватил бы её, готовую упасть в разверзшуюся бездну горечи, уныния, отчаяния и понёс бы в забытую душой страну – Небесную обитель.

   Не опереться на Веру, ведь её выхолащивали, вытряхивали из голов и душ советских людей – задорных строителей обещанного нового светлого коммунистического будущего. Потом, правда, годы неожиданной перестройки помогли многим

открыть в себе Веру, прийти к Богу. Но как же трудно выкорчёвывать проросшие корни безверия, нигилизма, атеизма в ментальности советского народа, возрождаться новому на духовном солончаке. Душа наполняется страхом, опустошённостью, обидой, разрушительно действуя на состояние собственного тела, вызывая в нём деструктивные процессы. Это ведь шаг за линию жизни – в одиночество. Это разрыв необъяснимо болезненный со всем – привычками, привязанностями, самыми близкими людьми, ребёнком, внучкой – продолжением и её жизни тоже. Раны, нанесённые этим страхом, настолько кровоточат, что сквозь них утекает жизнь. Душа в беспамятстве тщетно ищет любой зацепки, чтобы удержаться. Как же тяжело ей, намертво прикипевшей к воспоминаниям обид, страданий. А ведь облегчит только понимание, признание этих обид если не заслуженными, то хотя бы не вызывающими ненависти к обидчикам. Великая сила – прощение – это как свежая кровь в изношенную живую систему, обновление, когда, наконец, открываются для радости, умиротворения и благословения крепко запертые шлюзы, заржавевшие от душевной старости.

   Глубоко упрятанные в подсознание молитвы на родном языке всплывали, неся с собой передышку измученной страхом душе. Долгожданный приход дочери радостью пополнил силы, отогнал самый жуткий страх. И тот уступил на сей раз, давая возможность насладиться уже считанным временем общения…

 

***

   Трудно вспомнить боялась ли она чего прежде в жизни. Выросшая в огромной материнской любви – не той, что потакает любым капризам и словно коконом обволакивает ребёнка, а не ограничивающей свободу, хотя и требовательной в соблюдении правил жизни, – была достаточно самостоятельная, благоразумная, коммуникабельная и отзывчивая.

   Нелегко довелось матери одной растить ребёнка: любовь за двоих, строгость за двоих. Но даже, когда её рядом не было, страхов не возникало, потому что всегда находилась в поле её любви. Конечно, побаивалась реакции матери на плохие оценки, проступки, но страха не было. Временами доставались и шлепки, и злые слова, но более всего мучительным было её молчание, сомкнутые губы и сердитый взгляд. И вовсе не страх потерять любимую мать в новом замужестве, а чисто эгоизм удивлял родственников буйными выходками непослушания.

   Когда на втором курсе университета была отправлена на сбор хлопка в колхоз, впервые далеко от дома, случилось оказаться в сельской больнице без каких-либо запоров на окнах и двери. И тогда не было страха, кроме опасений, в окружении томящегося от дефицита женской ласки медбрата и надоедливых, любопытных к городским женщинам сельских мужчин.

   Не помешал страх, и когда оттаскивала подругу от покушавшегося наглеца, заработав неожиданный удар в солнечное сплетение, согнувший пополам и испугавший даже самого хулигана. Не возникал страх гулять вечерами по Москве или Ленинграду, Вильнюсу или Риге, возвращаясь из театра или с концерта, как не рискнула бы в своем городе…

   Отсутствовал страх авиакатастроф – довелось очень много летать на учёбу, потом в командировки, – хотя из детства памятно, что развалился при взлёте самолёт, на котором летел к ним отец. Даже провалившись в канал, испугалась больше того, какое горе принесёт матери, чем возможности утонуть. Не было страхов темноты, высоты, замкнутого пространства, пьяных хулиганов, пауков, змей. Опасения, настороженность, тревога – не более того. И когда в одной из экспедиций, проснувшись, обнаружила в обуви ядовитую фалангу, только замерла в осторожности. Так и была до поры до времени неуязвима для страха.

   И вот случилось надолго уехать из дома на другой край страны. Ещё единая советская страна, но люди там другие, неазиатская ментальность. Впервые вошла в костёл и вдруг ощутила, словно пробка из горлышка – от затылка что-то отскочило, а внутри что-то затрепетало и изменило дыхание.

 

 

   Совершенно новые ни с чем ещё не сравнимые ощущения – блаженство, наполненность… захватило дух… выступили слёзы… Атеистическое воспитание отступило перед интересом к религиозной культуре. Ни о каких молитвах не знала. Вообще мысли о таком даже в голову не приходили, разве что во время чтения классиков или зарубежной литературы.

   Вдруг ощутила ужас, что могла бы остаться в жизни без матери. Страх сковал, мохнатыми пальцами сжал сердце, чудовищно опустошая голову от какой бы то ни было разумной мысли. И тут возникли слова: «Господи, только, чтобы мама всегда оставалась рядом. Если надо, возьми время для неё из моих лет жизни!». Так впервые, не осознавая, сотворила молитву, молитва была за маму.

   Неизведанная ранее благодать окатила с ног до головы. Лёгкость на душе, наполнение ощущением свежести и умиротворения. Ужас растаял. Только вот оказалось, что не покинул душу Страх, притаился этот самый жуткий страх в жизни, Страх потери самого родного человека, Страх смерти.

   Много всего было потом в жизни – и страхи за ребёнка, за

супруга, опасения от обрушившихся на страну перемен, страхи от обездвиживающей сердечной боли. И однажды пришло время вновь почувствовать этот липкий страх смерти.

   Жизнь матери угасала… Считанные часы…

   Чтобы не взорвался от страшной мысли мозг, спасательным кругом стала Молитва старцев Оптинских. Она помогала душе выплывать из страха, защищала от страдания обезумевшего эгоизма. Значит, есть средство преодолевать и самый жуткий страх. Для этого стоит лишь, призывая имя Бога, открыться постижению разумом вечности жизни…

***

Нельзя, чтоб страх повелевал уму

Данте Алигьери

 

 

Страх рода

   

    Вот уже год как новая война прописалась в их жизни. Год растерянности, недоумения при многоразовом на дню поглощении теленовостей с федеральных каналов. Телепропаганда прочно прописалась в головах, проросла в души. То, как распинаются телеведущие, обескураживающая бесцеремонность к оппонентам, вульгарные, циничные насмешки и сквернословие – давно стали калькой для любых межличностных отношений в их социуме.

    В первую же неделю войны погиб племянник. Сестра отупела от слёз, братья смолят сигарету за сигаретой, чтобы занятый рот не давал ненужным опрометчивым словам прорываться наружу. На прощании собралось много народа, даже что-то снимали для областного новостного канала. Окружение сочувствовало, кто-то произносил пламенные речи про мужество и героизм, про любовь к отчизне. Чиновничий аппарат, утешая просчитываемой процентной допустимостью жертв за дорогую отчизну, в первую очередь ожидал мажорные благодарственные слова щедрой поддержке родного государства – пособию семье погибшего в военной операции, ну, и конечно, для себя самих – выгодные преференции в работе на патриотической ниве. Выплачиваемые миллионные «гробовые», провоцируют многих внутри на непроизвольную зависть, накатывающую поперёд мысли: «Упаси, Господи, от повестки и похоронки!». А снаружи – лозунги-штампы для манифестации всеобщего верноподданнического духа народа. Полюбились же им радостное шествие в бессмертном полку с фотографиями вовсе не своих дедов-ветеранов, которым только на словах и благодарны за победу, конъюнктурно используемые георгиевские ленты, и испещрённое Z-символом военной пропаганды нынешнее пространство обитания вместе со слоганами о восьмилетнем уничтожении братского народа Донбасса нацистской киевской хунтой, отдавшей территории страны под американские биолаборатории.

   Подавленным горем сородичам убеждённо говорят, что они должны гордиться воинским подвигом погибшего родственника, посланного освобождать очередной братский народ.

    Под козырьком надвинутого траурного платка укрываются и слёзы, и горькие мысли о происходящем, пропитанном ложью, лицемерием и безысходностью. Не женское это дело плутать в размышлениях о политике. Да только в её памяти остались следы таких «братских освобождений» ещё со времен афганской войны, миловавшей тогда мужчин их рода, вернувшихся живыми домой братьев, мужей сестры и кузины. Потом настал черёд югославской, чеченской, грузинской и, вроде как, ещё длящейся сирийской войн. Собственно, и слышали о них как-то вскользь: никто из знакомых не участвовал, а пропаганда отмалчивалась. Зато ныне трубит о милитаристском латинском символе, что Z – «земля» – буква старославянского алфавита, дескать, символ объединения русских земель, данных самим Богом.

   Впрочем, тогда были разборки с иноверцами. А ныне удумать идти войной на тех, с кем они действительно братались, дружили, к кому они с удовольствием ездили в гости, да и у себя принимали. Более того – с кем породнились, прописываясь в родовых древах друг друга, связывая роды своей кровью. Как же так случилось, что их теперь развели врагами по разные стороны войны? Заставили поверить, что, если бы не сами первыми начали освободительную операцию, так те напали бы первыми. Почему так легко поддались измышлениям, дезинформации, жульничеству с подтасовками фактов не только нечистоплотных пропагандистов, но и руководства страны? Даже телефонным разговорам с тамошними родственниками, выжившими под бомбежками, ставшими беженцами, понёсшими свою беду в чужие края, отказывались верить, потому как не могли впустить в реальность своего бытия такую правду. Ведь не зря же по телевизору постоянно убеждали в правоте только их громадного государства. Как тут не поверить: кто большой и сильный – тот и прав.

    Но долго ли можно прятаться от действительности? В нынешнее время, когда многих, особенно молодых, не оторвать от гаджетов, смартфонов, только ленивый да недалекий отказывается от интернета. Вот и у них полсела, когда устаёт от телевизора, пропадают на сайте «Одноклассников». Это же самая популярная сеть, как никакая другая, способствующая ностальгии по прошлой такой понятной, пусть и «совковой» жизни. Были тогда, конечно, и неприязнь к людям иной веры, культуры, национальности, зубоскалистые анекдоты про чукчей, кавказцев, презрительные насмешки к представителям других регионов. Собственно, и ныне не исчезло это, как и привитая ненависть к Западу за развал Советского Союза, за желание внешних врагов разграбить несметные народные богатства. Да и жизнь в стране, считай, та же: не столько по законам, сколько по понятиям, вороватость не без гордости – облапошили, прихватили, обсчитали, обманули. Озлобленности, наглости, пронырливости, изворотливости, пожалуй, стало и больше, потому как чувство локтя давно подменено работой локтями. Доброжелательность и учтивость к окружающим вытеснила агрессия, зачинательница всех конфликтов. Беда, что такое проникло и в семьи, где уже и матом-то не ругаются, просто на нём разговаривают.

    В «Одноклассниках» многие нашли отдушину – у кого ностальгия по временам молодости, у кого зудёж гордыни хвастать материальным благополучием, возможностью путешествий за рубеж, а для иных – подкормка ненасытной недремлющей зависти к чужому благополучию. Невдомёк, что и там всё давно под присмотром: кто патриотические новости постит, кто предпочитает получать информацию более правдивую, чем из телевизора, и кто котиками-цветочками ленту заполняет. Но всё же встречаются и другие материалы с кадрами настоящей военной хроники, с документальной реакцией остального мира, где происходящее называют захватнической войной, а не военной специальной операцией по освобождению. Ох и страшны снимки разбомблённых домов, разрушенных городов, усеянных крестами бесконечных рядов захоронений гражданского населения. Это уже не осторожные недоверчивые перешёптывания односельчан, а открытая всему миру правда о мародёрствах, изуверских расправах над мирным населением, которое пришли освобождать её соотечественники. Только убедит ли такая истина сознание, которое само обманываться радо, зажав уши и зажмурившись, открещивается от кому такой нужной правды? Да разве возможно племянника, которого сама вскармливала, когда у сестры пропало молоко, представить убийцей обычных людей? Хотя за годы кавказских войн привыкли к словам о зачистках от боевиков, что вроде как достойное доблестное дело бойцов своей армии. А что там кого-то где-то в горах бомбили, так и в той же Сирии, бомбят со всех сторон.

   Однако вскорости мужний надзор – «как бы чего не вышло», «не доводи до греха» – интерес-то к подобной информации в интернете обрубил. К тому же официально объявили о законодательных наказаниях, тюремных сроках любителям-правдолюбам. Вообще, даже в кругу родных про политику стали меньше упоминать… как некогда, уже, бывало, в роду.

   

    Времена года быстро сменяли друг друга, но прошлогодний бесконечный февраль продолжался. И заметила она, как досадливое раздражение окружающих, искусно поддерживаемое властями всевозможными фейками, фальсификациями, откровенным враньём, сначала глухо ворочалось недовольством, ныне же всё более нарастало: «Подумаешь, умники нашлись, от общего, родного прежде для всех, государства отгородились, гонора много у них... Жили бы нормально, не устраивали всякие майданы, так и обошлось бы... А теперь из-за них остальные вынуждены страдать!»

    Ко времени майской «дедовской победы над фашизмом» не уложились, и, хотя вроде всё шло по обещанному намеченному плану, но как-то стало больше возвращаться «груза 200». Больше погибших – от государства меньше выплат, которые кому-то казались даже хорошим желанным подспорьем. И то правда, от иных пропойц да наркоманов ну никакого толка семье, беда да грызота, только жизнь родным портили, а тут возможность такая – пан или пропал. Либо ежемесячная воинская зарплата – доход в подорожавшей жизни, либо уж значительные «гробовые». Если человек всё равно пропащий, так с паршивой овцы хоть шерсти клок. Да только вожделенные ожидаемые миллионы на машины, жильё, стали подменять виды домашнего скота, бытовая техника, шубы, продовольственные наборы, а то и вовсе дрова.

    Все тени каких-либо сомнений или логичных размышлений, не то чтобы таяли с каждым днём. Любые сомнения попросту забивались телепропагандой: мол, державный правитель пусть даже за многие тысячи километров от них видел обозримо всю страну и знал, что и как делать – ему-то видней. Также свои областные, районные начальники рьяно поддерживали общий единственно правильный курс государства. Впитанная с молоком ненависть к Западу с его демократией, вовсе не нужной и не чтимой народом, крепчала с проявляющимися последствиями от введённых врагами страны санкций. Цены прыгнули вверх, уровень жизни – вниз. Возрос патриотизм, защищающий пусть низкий, но свой привычный уровень жизни, – посыпались общепринятые человеческие ценности в морали, в укладе, во взаимоотношениях. След простыл от эмпатии, народной души нараспашку, добросердечия. Легко вспомнились, не успевшие кануть в прошлое, доносы, наветы как возможность хотя бы в мести обрести ощущение превосходства над тем, кто имеет собственные суждения, не похож на тебя отношением к жизни, базовым вечным ценностям. А как подхватило это всё стукачество подрастающее в большом дефиците любви поколение: школьники со злорадством застучали на учителей, друг на друга, на окружение, даже на родителей.

 

    Какое-то ожесточение стало овладевать душами сограждан. Озлобленность. До ненависти. Но вовсе не к тем, кто организовал эту войну, послал на погибель сыновей, мужей, братьев. А к тем другим под бомбами, которые яростно поднялись защищать свои дома, свою жизнь, свою страну от напавшего на них соседнего государства. Это их безмерный героизм, настоящий патриотизм приводит в ярость народ, давно прозванный глубинным. Да вся страна без нескольких городов-миллионников – глубинный народ, пёстрое многонациональное население с готовыми мыслеформами из зомбоящика, как оказалось, ностальгирующее по «советскости» и твёрдой руке усатого горца, простившее и не вспоминающее ГУЛАГ. Все они искренни в своём возмущении неблагодарным отношением «бывшей республики – недогосударства» к великому большому брату. Нет, чтобы встречать как освободителей, как некогда Европа дедов-победителей встречала, так наоборот, они с ненавистью стали отбиваться.

    Истерия на пропагандистских каналах была бальзамом только когда расписывала ужасы голода и холода ненавистного Запада, в других случаях росло крепчающее возмущение неудачами на фронте, вскрываемыми обманами, лицемерием, ложью власть предержащих. Когда увеличился рост потерь, уменьшились дивиденды за погибших, мобилизация повыгребла окраины, не гнушаясь рассыпанных по тюрьмам воров и убийц. Когда пришёл черёд больших городов, представителей титульной нации, вот тогда население начало озлобляться ещё более своего привычного негодования на жизнь: возросшие коммунальные платежи, кредиты, ипотеки, вдобавок сборы народные на армию, вроде как вторую в мире. Кому нравится, чтобы его руками таскали каштаны из огня. Брали бы тех на фронт, кто поближе к центру, или тех же зеков ненужных, хотя кто думает о последствиях, ежели те лагерники вернутся свободными. В их округе тоже были недовольные властью. Они и выступали поначалу. Но с каждым днём всё меньше возражали и подвергали сомнению телепропаганду. И ведь как та преуспела! Она или страх просто выдавили желание людей смотреть новостные каналы в интернете, разных там блогеров в социальных сетях, хотя у многих была такая возможность. Впрочем, это желание или нежелание смотреть что творится в мире, какая реакция мирового сообщества на события, развязанную войну, начало атрофироваться ещё до того, как стали лишать возможности получать информацию из каких-либо источников, кроме государственного телевидения. Сплошное народное «одобрямс» даже по очередям, напомнивших годы развитого социализма.

    С объявлением мобилизации ещё больше негатива полезло, теперь уже и на тех, кто начал спасаться бегством за рубеж. Даже среди многочисленной родни в семьях тайны появились, умалчивают, что кто-то там куда-то исчез, скрылся, уехал за границу, лишь бы не попасть в мясорубку войны.  В их большой родне тоже довольно быстро стали сторониться обсуждения некоторых злободневных тем, чего уж говорить о соседях, знакомых, коллегах по работе. Телепропаганда трубила о молниеносной победе, которая была очень уж неугодна Западу да Америке, потом об их сговоре, придуманных санкциях, расширении НАТО – извечного врага. Кто где недовольство проявит, мнение выскажет поперёк нужного – начинает огребать по полной. Даже ввели наказание за порочащие армию высказывания, за фейки. Однако находятся такие несогласные, что и на протесты решаются, более того – на поджоги военкоматов. Да только разгоняют их умело, жёстко чтоб не повадно было государственную идею порочить.

 

    Вот уже и годовщину гибели племянника отметили. Без казённой церемонии, торжественных патриотических речей. Среди сельчан стало заметно меньше молодёжи и молодых мужчин. Теперь появились уже новые переживания за другого племянника и младшего сына, уехавших далеко на чужбину, как и за тех племянников, кому вот-вот принесут повестки. Болит душа за внуков, в миллионном городе выходящих на протестные акции. Вот теперь одна часть семейства другую часть предателями называет, а ненасытная злоба их раздорами кормится. Днём ещё как-то отвлекают привычные хозяйские хлопоты, суета, но бессонными ночами тёмное в душе начинает голову поднимать. Не осуждение, злость, остервенение, ненависть, а страх.

  

    Страх глубинный дремучий... потомственный. Он в жизни их рода, считай, пару веков как избравшего эту евразийскую страну новой родиной и переселившегося сюда из далёкой Германии, стал как начинка в слоёном пироге фамильной хроники. Насколько можно отследить историю клана – первым потрясением в спокойную, размеренно устроенную и даже сытую жизнь ворвалась революция. Молодая поросль колонистов увлечённо заразилась большевистскими идеями нового мироустройства. Не все тогда разглядели в лозунгах губительную идею насаждения классового человеконенавистничества. Вскоре начавшиеся чекистские партийные чистки одних толкнули под пули, других выкорчевали, увели на Соловки, а само семейство, едва ли не всё, подверглось раскулачиванию. Тогда и зародился в роду животный страх – инстинкт самосохранения, переплетённый намертво с неспокойной историей государства, создавшего небывалую репрессивную машину и ставшего для разных народов и народностей страны огромным жутким ГУЛАГом. Этот страх подпитывался от жестоко подавляемых народных бунтов, голодоморов и уже совсем безграничным стал, когда вторая мировая война поставила российских немцев вне закона. Они были обречены на геноцид только за принадлежность к нации фашистского агрессора. Кому-то из них довелось-таки на фронте защищать ставшую недоброй к ним родину, но все остальные из нации-изгоя при депортации растеряли могилы членов семей по всему пути от Поволжья и Крыма до Сибири, а потом и в трудовых северных лагерях. Непременно следует отметить, что оплакиваемое ныне ностальгирующими «совками» государство разделяло забавы отца народов – вакханалию террора. Легче пересчитать не попавшие под депортации народы огромной страны-лагеря, чем перечислить тех, кто были насильно сосланы. С той поры у выживших страх перед возможными в любой момент репрессиями, настолько глубоко пустивший корни в коллективное бессознательное, что стал определяющим фактором в жизни. 

    Так и в её роду этот страх генетически закрепился в подсознании, в глубинах памяти.  

   Старшее поколение молчанием окутало свою историю пережитого геноцида, не передало детям ни устных, ни письменных свидетельств. Ничего, даже добрую некогда историю предков. Спрятали от детей родной язык, сами выучившись пусть и коряво, но русскому языку. А дети уже нигде, тем более в школе, не могли узнать о тяжёлой судьбе своего народа-изгоя в стране, декларировавшей братство народов, росли своеобразными манкуртами. Выросли, ассимилировались, освежив род новой кровью, впрочем, не только русской и украинской, но и народов Сибири.

    Что как не врождённый страх заставляет сейчас в целях выживания опять пригнуться уже другие выросшие поколения в их роду, чтобы не попасть под косу главенствующей прописанной в стране повивальной бабки – чекистской корпорации? Низенько-тихенько. Да и не одни они такие. Ведь рядом живут и другие соотечественники в недоверии к ближнему, родному, к собственному разуму, но с поддержкой, как некогда у дедов, всяких дел и решений партии-правительства. Тотальная лояльность без сомнения ко власти и её пропаганде – как возможность сожительствовать со страхом.

   Бесспорно, что-то плохое, случившееся в жизни, простирается на будущее, вызывая панику. У наших родителей был страх голода, войн, и репрессий. Позже некоторых оседлал страх развала СССР. У некогда братских советских народов усилился небезосновательно страх от имперских замашек старшего брата, его бесцеремонной коррупционной элиты. Неужто страх, собирающий уже неплохой урожай сейчас, потом возьмёт в заложники и последующие поколения, которые так же заражены и заражаются бациллами всё того же великодержавного шовинизма? И этот страх выгоден, конкретно нужен авторитарному обществу, чтобы держать его в цунами лжи государственной политики, прививающей ненависть к другой форме существования, к свободе, да и самой жизни.

 

   Огромным буревестником парит над страной страх, вобравший в себя страх потрясений, страх перед произволом властей, судов, социальной несправедливостью, страх перед болезнью близких, отказа в бесплатной медицинской помощи, роста цен на продукты, страх от природных катаклизмов, эпидемий, очередных военных конфликтов, страх обострения отношений с Западом. Но как не хотят, избегают видеть его те, кто не смотрит вверх, а только в свой телефон-смартфон-телевизор, не высовываясь из скорлупы своей реальности. СМИ, гаджеты отучили людей от книг, огромного культурологического человекосозидательного пласта, от стремления осмысливать информацию, события жизни, время нынешнее.

    Как же жить с этим? Можно ли одолеть страх? Пожалуй, разве только через готовность к пониманию сути происходящего, уважение к божественному началу в себе и ближнем, доброжелательность, добротолюбие.

     Любовь всем в помощь!