Обида

Притча

 

Суп­ру­ги Эго­цен­тризм и Уяз­влён­ность дол­го ос­та­ва­лись без­дет­ны­ми. По­на­ча­лу они ис­пы­ты­ва­ли рас­те­рян­ность и огор­че­ние, а по­том уже – не­до­воль­ст­во, пре­тен­зии к судь­бе и злость. Очень уж ос­кор­би­тель­но, ко­гда дом – пол­ная ча­ша, да без на­след­ни­ков. И пе­ре­дать не­ко­му свои пред­став­ле­ния о жиз­ни, па­ра­диг­му, да­же свой кон­сер­ва­тизм вме­сте с на­ко­п­лен­ным опы­том.

Не­ма­ло вре­ме­ни про­шло, по­ка, на­ко­нец, ро­ди­лась у них дочь, ко­то­рую на­рек­ли Оби­дой. Гор­дые и са­мо­лю­би­вые ро­ди­те­ли при­дер­жи­ва­лись весь­ма стро­гой сис­те­мы цен­но­стей, ко­то­рая, прав­да, за­мет­но ог­ра­ни­чи­ва­ла их пред­став­ле­ние о ми­ро­уст­рой­ст­ве. Од­на­ко ни­что не мог­ло за­ста­вить их усом­нить­ся в пра­виль­но­сти взгля­дов. Свои­ми пре­ду­бе­ж­де­ния­ми, по­доз­ри­тель­но­стью, оце­ноч­ны­ми су­ж­де­ния­ми они и до­че­ри с дет­ст­ва при­ви­ли столь­ко ус­лов­но­стей, что за­ло­жи­ли в её соз­на­нии та­кую про­грам­му, о раз­ру­ши­тель­ной си­ле ко­то­рой и не по­доз­ре­ва­ли. В сво­ём се­бя­лю­бии осо­бой за­слу­гой счи­та­ли вос­пи­тан­ное в Оби­де бе­зо­го­во­роч­ное сле­до­ва­ние сте­рео­ти­пу спра­вед­ли­во­сти. Ро­ди­тель­ское на­сле­дие за­мет­но по­влия­ло на её вос­при­ятие ре­аль­но­сти и сде­ла­ло вне со­мне­ний уяз­ви­мой да­же для соб­ст­вен­ных ил­лю­зий.

Оби­да бы­ст­ро под­рас­та­ла. Очень ско­ро она нау­чи­лась под­ме­чать, что не вя­жет­ся дей­ст­ви­тель­ность с впи­тан­ны­ми иде­аль­ны­ми пред­став­ле­ния­ми о том, как дру­гим над­ле­жит по­сту­пать по от­но­ше­нию к ней. Оби­де и в го­ло­ву не при­хо­ди­ло, что не все­гда её тре­бо­ва­ния бы­ли вы­пол­ни­мы, что у всех есть сво­бо­да во­ли и вы­бо­ра как вес­ти се­бя в той или иной си­туа­ции. За­час­тую Оби­да бы­ла в не­до­уме­нии от то­го, что мно­гое шло враз­рез с её мне­ни­ем, как долж­но быть пра­виль­но, и по­сто­ян­но оби­жа­лась. Ей-то ка­за­лось, что она все­гда спра­вед­ли­ва и в по­ступ­ках, и в оцен­ках. По­се­му, ко­гда об­ща­лась с дру­ги­ми чув­ст­ва­ми и эмо­ция­ми, счи­та­ла, что есть все ос­но­ва­ния для кри­ти­че­ско­го к ним от­но­ше­ния. Ведь они ос­тав­ля­ли не­оп­рав­дан­ны­ми ожи­да­ния, за­став­ля­ли стра­дать от их дей­ст­вий. Та­кое ис­ка­жён­ное ви­де­ние дру­гих ме­ша­ло взаи­мо­дей­ст­вию с ок­ру­жаю­щи­ми. Оби­да вспы­хи­ва­ла, стои­ло им по­вес­ти се­бя не так, как ей хо­те­лось. И чем силь­нее ис­пы­ты­ва­ла к ко­му-ни­будь чув­ст­во при­вя­зан­но­сти, тем силь­нее оби­жа­лась на не­го. Это от­нюдь не по­мо­га­ло во взаи­мо­от­но­ше­ни­ях. Ма­ло у ко­го бы­ла охо­та тер­петь Оби­ду, и круг дру­зей-при­яте­лей за­мет­но су­жал­ся.

Всё од­но – Оби­да ни­как не мог­ла от­ка­зать­ся от по­сто­ян­но­го оце­ни­ва­ния дру­гих, счи­тая, что име­ет дос­та­точ­но на то ос­но­ва­ний. До­са­да и пе­ре­жи­ва­ния бы­ли её ре­ак­ци­ей на соб­ст­вен­ное за­блу­ж­де­ние от­но­си­тель­но дей­ст­ви­тель­но­го по­ло­же­ния дел. Толь­ко вряд ли она о та­ком до­га­ды­ва­лась, по­то­му как бы­ла во вла­сти гор­ды­ни и па­губ­но­го се­бя­лю­бия. Не бы­ло в ней ни люб­ви, ни сми­ре­ния, ни кро­то­сти, ни муд­ро­сти. Вся та­кая пра­виль­ная и бла­го­ра­зум­ная Оби­да ис­пы­ты­ва­ла удов­ле­тво­ре­ние от срав­ни­ва­ния с дру­ги­ми. Ведь так слад­ко чув­ст­во­вать се­бя не­из­ме­ри­мо луч­шей сре­ди ок­ру­жаю­щих. Ей всё боль­ше нра­ви­лось оби­жать­ся, при­чём да­же безо вся­ко­го по­во­да, эта­кая слад­кая го­речь от обид­чи­во­сти. В под­соз­на­нии ос­но­ва­тель­но уко­ре­ни­лось стра­да­ние от не­оп­рав­дан­ных ожи­да­ний, а её обид­чи­вость, став­шая ви­зит­ной кар­точ­кой, хо­ро­шо по­мо­га­ла ма­ни­пу­ли­ро­вать дру­ги­ми. Сло­вом, Оби­да по­лу­ча­ла да­же удо­воль­ст­вие от смер­тель­ной обид­чи­во­сти. Ка­кое же оно бы­ло за­са­сы­ваю­щее, зло­ка­че­ст­вен­ное и по­ги­бель­ное.

Един­ст­вен­ной близ­кой под­ру­гой у Оби­ды ос­та­ва­лась Ви­на. Обе­им мно­го­цвет­ная и слож­ная кар­ти­на жиз­ни ви­де­лась при­ми­тив­ной чёр­но-бе­лой, про­стой и яс­ной. Их род­ни­ла од­на об­щая чер­та – из­веч­ный по­иск ви­но­ва­тых, опять-та­ки про­ти­во­дей­ст­вие оби­жен­ных. Да че­го уж го­во­рить: лю­бое стра­да­ние вы­зы­ва­ет за­щит­ное по­ве­де­ние.

 

Как дол­го бы ещё та­кое про­дол­жа­лось, толь­ко од­на­ж­ды Оби­да вдруг по­чув­ст­во­ва­ла что-то за­ро­див­шее­ся в ней. Иное злое, аг­рес­сив­ное ста­ло ру­шить её рав­но­ве­сие. Это но­во­об­ра­зо­ва­ние в ней, ду­ша­щее и разъ­е­даю­щее из­нут­ри, ма­ло-по­ма­лу ста­ло ов­ла­де­вать ею, под­пи­ты­ва­ясь от по­сто­ян­ной силь­ной обид­чи­во­сти. Са­мо­на­де­ян­ность сыг­ра­ла злую шут­ку с Оби­дой. По­ня­ла та, в кон­це кон­цов, что обид­чи­вость – это со­стоя­ние её ду­ши. И имен­но она гло­жет внут­рен­нее жиз­нен­ное про­стран­ст­во, по­мо­гая за­ро­див­ше­му­ся чу­до­ви­щу раз­рас­тать­ся, что­бы в один не­ожи­дан­ный мо­мент ока­зать­ся хо­зяи­ном по­ло­же­ния.

Страх по­на­ча­лу вверг Оби­ду в па­ни­ку, от­чая­ние. Уви­дев раз­верз­шую­ся безд­ну, про­снул­ся ин­стинкт са­мо­со­хра­не­ния. Вот то­гда у стра­да­ли­цы и поя­вил­ся шанс спа­стись, толь­ко бы по­то­ро­пить­ся из­ба­вить­ся от обид­чи­во­сти. Не мед­лить, рас­про­щать­ся с чув­ст­ва­ми ос­корб­ле­ния, уяз­влён­но­сти, пе­ре­смот­реть свои ил­лю­зор­ные жиз­нен­ные ус­та­нов­ки, от­сту­пить­ся от де­ст­рук­тив­ных прин­ци­пов, од­но­знач­но от­ка­зать­ся от преж­них сво­их пре­иму­ществ – осу­ж­де­ния и чув­ст­ва соб­ст­вен­ной пра­во­ты. Са­мое же кар­ди­наль­ное ис­ко­ре­не­ние обид­чи­во­сти тре­бу­ет без­ус­лов­но­го про­ще­ния обид­чи­ков.

 

Что же – ра­но или позд­но, но на­сту­па­ет по­ра на­би­рать­ся ис­тин­ной муд­ро­сти, что­бы мень­ше на­хо­дить по­во­дов для обид и не вся­кую при­чи­нён­ную дру­ги­ми ду­шев­ную боль счи­тать умыш­лен­ной. И луч­ше из­бе­гать за­со­рять па­мять оби­да­ми, а то там мо­жет про­сто не ос­тать­ся мес­та для пре­крас­ных мгно­ве­ний, со­став­ляю­щих див­ную мо­заи­ку жиз­ни.

Обида

                                   

    Самое неуютное время. Время наедине с собой. Вся работа переделана. Постирано-поглажено, паркет начищен, пропылесосены кресла-диваны и ковры за баловнем ирландским сеттером, ванны, санузлы и кухня блестят. Сеньора Альбертина уже улеглась спать. Приглушённый свет только по лестнице в ожидании прихода припозднившегося хозяйского сына.

    Ноги, натруженные за весь день, гудят. Руки уже с заметными припухшими венами ищут успокоения в немыслимых положениях. Сознание обволакивает спасительная дрёма. Мозг устал, но не от бесчисленных удерживаемых в голове обязанностей, информации, а от мучительных крепко сидящих в голове вопросов. Что не так в её жизни? Почему годы проходят вдали от семьи и родных? Участие в их жизни только посредством вкладываемых поначалу лир, а потом уже евро. Не может ли быть иного занятия в её жизни, чем прислуживать в семьях итальянцев, ухаживая за больными и стариками, прибирая в доме, начищая до блеска кухонную утварь? Ведь другие же как-то зарабатывают деньги? Сама когда-то, да и не здесь считалась неплохим специалистом-товароведом.

   Сердце от таких вопросов щемит ещё более. Тоска скулит о минувшем, перебирая в памяти упущенные возможности, как в далёком детстве шкатулку с секретиками. А душа-страдалица переполняется горечью от накопленных обид, неудовлетворённости жизнью и отчаянно плещется в невыплаканных слезах…

 

    Уже добрый десяток лет живёт Стефания за тысячу километров вдали от семьи, родных, лишь раз в год-полтора приезжая в отпуск. И сколько же всего произошло за это время. Построили свой большой дом в их районном городке, но где, похоже, хозяйничает чаще совсем другая. Купили машину потешить крутизной наворотов самолюбие мужа. Теперь вот зарабатывает деньги на покупку квартир уже для выросших детей. 

    Несколько лет назад ушёл из жизни отец, внезапно подкошенный инфарктом через три месяца после её возвращения из того злополучного отпуска. До сих пор занозой сидит боль, что не смогла проститься с ним. А всё потому, что боязно было потерять новое хорошее место, куда устроилась ухаживать за пожилой сеньорой. На работе выкладывалась до изнеможения, чтобы не оставалось сил задуматься о жизни, переступить через проглоченную обиду. Позже не дождалась её приезда и мать.

   

    Стефания давно уже представляла себя этаким блуждающим спутником с орбитой вокруг семьи, родного дома. В те повсеместно трудные времена выживания скольких женщин вынудила жизнь оставить свои семьи, отправиться за рубеж, однозначно недодав материнской любви, считай, целому поколению. Кого винить? Время, которое помогло сначала рассыпаться гигантской советской стране, или силы, потом мешавшие крепнуть самостоятельности новых независимых республик? Или оставшихся не удел прежних кормильцев-мужчин?

    В первые годы жизни на чужбине всякий раз с волнением вслушиваясь в звучащие в телефонной трубке родные голоса, пыталась представить, как выглядят дети, муж. Когда появилась возможность общаться по скайпу, как радовалась, что стала ближе к ним. Можно было пристально вглядываться в любимые лица, чтобы увидеть своё присутствие в их жизни, убедиться в значимости для них, почувствовать не очень-то уж и щедро отмеренную по жизни любовь. Да только все общения сводились к одному – когда приедешь, привези то-то и то-то. И это, конечно, кроме само собой разумеющихся денег, собираемых сначала на постройку своего дома, потом – на машину, а позже – дочерям для поступления в институты.

    Перед камерой не всегда удавалось скрыть свою обиду от их равнодушия к обстоятельствам её другой новой жизни, боль от заметного пренебрежения к чувствам, стараниям матери. И часто после таких разговоров накрывала муторная бессонница. Мокрая от слёз подушка к утру высыхала, недосказанное, как и невысказанное отодвигались до следующего раза, и уже как спасение обступали насущные в здешней жизни обязанности, хлопоты, новости, не позволяющие утонуть в депрессии. 

     Но уж справедливости ради, грешить-то на жизнь особо не стоило. Конечно, многим есть чему завидовать в новой жизни Стефании. И то правда: здесь совершенно иная чем дома благоустроенная жизнь, освобождающая от многих прежних обременительных житейских забот. Но работа не была легкой. Порой мучительны зависимость от капризов хозяев, ограниченные контакты с внешним окружением, незнакомым миром. Впрочем, со временем освоилась, подучила язык, осмелела, больше внимания стала уделять своим желаниям, потребностям. Если поначалу экономила каждую лиру, то потом появилось удовольствие тратиться на себя. В нерабочее время уже была свободна для своих привычек, желаний, выбора отдыха. Иногда ходила в ближнюю церковь. Изредка встречалась со своими земляками в кафе, чтобы поговорить на родном языке, выплачивать задолженность за возможность трудовой эмиграции, посудачить с колежанками, работавшими в итальянских семьях прислугой. Большинство были из сёл или маленьких городков, также регулярно отправлявшие для своих хозяйств заработанные деньги.

    Плюсов в здешней жизни было намного больше. Однако ностальгия по родимой, пусть заметно ущербной в сравнении стороне, единая с ней неискоренимая ментальность, измучив, возвращали иных женщин назад в привычную среду, к пьющему, но всё же родному супругу. Другие, напротив, находили воздыхателей, умудрялись довольно сносно устраиваться и даже перетягивали к себе детей.

   Стефании вовсе не хотелось назад. Случающимся с нею здесь приятностям всё же мало удавалось вытеснять из памяти чувство обиды на близких, судьбу, неприкаянность. Она знала эту свою черту характера – обидчивость.

 

   … Сна так и не случилось. Захотелось выпить воды. Встала,

выглянула в окно. Под лунным светом расставленные по крыше террасы кадки с ягодными кустами, лавром, инжиром, декоративные кувшины казались волшебной декорацией её мечты о собственном доме.

    В который раз мелькнула мысль: как не похожа нынешняя комната на ту, которую выделили самые первые её хозяева для прислуги. По сути, она только ночевала там, потому как целыми днями возилась с, вечно шмыгающими носами, неугомонными детьми. Хозяйка настолько была занята собственными делами, что даже не сразу заметила, как к новой прислуге привязались и дети, и собственный муж, и свёкор, зачастивший к внукам, когда свекровь с невесткой отправлялись по магазинам, спа-салонам или просто встречались за чашкой кофе с приятельницами. Правда, дальше зажиманий в гардеробной и ванной во время уборки дело не продвинулось, потому как привлекательной прислуге скоро отказали в месте. К детям, близким по возрасту её младшей дочери, она успела привыкнуть, сравнивала со своими, оставленными дома на попечении мужа и родителей. Рассталась с ними в большой обиде на хозяйку, отказавшую ей в рекомендательном письме. Земляки Стефании помогли с новой работой, так как оставалась у них в должниках за переезд сюда в Италию.

   Похоже сызнова бессонница запустила ленту воспоминаний…

   

   Второе место работы, как потом оказалось, было неплохим подарком судьбы, который мог круто изменить жизнь Стефании, если бы она расторопней подсуетилась. Правда, поначалу было непривычно и тяжело – присматривала за пожилым инвалидом сеньором Витторио. Готовила еду, обихаживала его, делала массаж (как хорошо, что когда-то в молодости посещала курсы массажа, хотя поступить в медицинский техникум не получилось). Кроме всего прибиралась в доме, где в помощь ей был только привратник-садовник и шофёр по совместительству.

    Сказочный вид дома поразил с первого взгляда. В окружении стражей-кипарисов, цепи из вазонов с олеандрами весь фасад был увит плющом, едва оставлявшим место для окон и широкого пандуса у входа.

       Стефания слышала, что плющ растение-вампир. Хотя он не пьёт сока, обвитых им деревьев, но ей с детства памятна под окном рябина так и сникшая, задушенная его объятьями. А ещё помнила слова бабки, что не зря плющ издавна называют мужегоном, притягивающим несчастья и одиночество. В их семейной истории были примеры вдовой прабабки, потом угнанного за тысячи сибирских вёрст деда и подолгу отсутствующего на заработках отца.

     Привёзший новую сиделку шофер, оказавшийся к тому же садовником, заметив её недоумение, пояснил, что плющ – это своеобразный живой энергетический фильтр, через который в дом не сможет проникнуть никакая отрицательная энергия. Да и внутри дома приносит много пользы: очищает воздух, насыщая кислородом, и ко всему уничтожает какие-то особые бактерии. Только вот при способности плюща пролазить в любые щели, под подоконник, крышу нужно быть готовым к утомительной ежегодной стрижке его длинных плетей по стенам. Любопытно было услышать от словоохотливого собеседника, что издавна у христиан этот вьющийся кустарник символизирует жизнь вечную, смерть, бессмертие и верность. Итальянцы вообще считают, что с ним в доме царит добро, он помогает улаживать семейные конфликты, успокаивает. А уж для робких и неуверенных в себе людей просто необходим, помогая жизненной силой. К тому же, поговаривают, он – надёжное средство от порчи, сглаза, зависти.

    Комната прислуги предстала намного уютней чем у прежних хозяев. Любопытный плющ за оконной рамой уже не пугал, хотя иногда всё же казалось, что он пробивается сквозь каменную стену до обоев.

    Садовник, показывая весь дом, рассказал и о беде, настигшей хозяина на горном курорте уже много лет назад, когда его, чудом оставшимся в живых, откопали из плена снежной лавины. Семьи у сеньора так и не случилось, но родня не оставляла его без внимания.

    Стефания близко к сердцу приняла судьбу хозяина, очень скоро оценившего её отзывчивость и старания максимально угождать ему. Врачи обнадёживали сеньора Витторио возможным улучшением. Однако, разве что вся сила ног перешла в руки, натренированные управлением коляской. Временами он даже самостоятельно выбирался в сад, пока новая прислуга хлопотала по хозяйству. С ним она существенно расширила познания в средиземноморской итальянской кухне, да и в языке. А ему доставляло удовольствие наблюдать за этой проворной голубоглазой пышногрудой блондинкой с детским страхом на лице, едва не паникой, если что-то не поняла и сделала не так.

    Это второе место работы Стефания вспоминала потом как жизнь почти из кино. Ей даже казалось, что выпал шанс, быть может, что-то поменять в жизни. Сеньор, за которым она семь лет присматривала, собственно, став необходимой в его положении и сердечном одиночестве, посчитал её настолько близкой ему, что даже собрался включить в своё завещание. И дело, пожалуй, отчасти в том, что, раз за разом перебирая всевозможные техники массажа, она освоила массаж простаты, а потом перешла и к невообразимо приятному любому мужчине, а не только калеке, лингам-массажу, случайно увиденному в интернете.

   Сеньор Витторио любил автомобильные поездки. С легко укладывающимся в машину инвалидным креслом они много разъезжали по Ломбардии, бывали на сказочном озере Гарда, в местах его молодости и даже раз доехали до Венеции.

   Он знакомил с Италией, которую Стефания вряд ли бы узнала. Многочисленные храмы, виллы, исторические места и реликвии, к чему она в принципе была равнодушна, мало трогали поначалу. Однако, раз за разом увиденное проделывало в ней какую-то работу и уже не оставляло место равнодушию. Образование не заканчивается обучением в школе или ВУЗе. Образованием занимается жизнь. И тем успешней, чем больше человек открыт для постижения мира внешнего и внутреннего. Это сеньор Витторио настоятельно убедил обучиться вождению, разумеется, оплатив курсы.

 

     Так ли уж помогал её массаж, но калека стал чувствовать себя намного лучше даже к удивлению врачей. Видно, и энергетика родных мест сыграла на пользу. Однажды после приятного пляжного отдыха былые воспоминания проделок молодости, да и отличное вино добавили-таки уверенности самомнению пожилого сеньора, отчего он попытался даже подступиться к няньке-телосмотрительнице.

   Вот только чуда не случилось, хотя Стефания и старалась помочь ему. Она опасалась его разочарования, депрессии, но он был всё же оптимистичен и напорист. А ей даже просто лежать, прижавшись к мужчине, доставило приятного ощущения чувства покоя, словно бы под защитой от тоскливого одиночества соскучившейся по близости женщины.

   Мужнины ласки Стефания вспоминала, когда уж невтерпёж одолевала тоска. Тогда припоминались лучшие моменты их супружества, его возня с детьми, казалось, навсегда отвлёкшая его от игромании. На него оставила детей, впрочем, не особо обольщаясь, что он ими достаточно занимается. Бабки-дедки с обеих сторон были на подхвате, внучек любили. Муж, наверное, допускал, что она вдали не вела монашеский образ жизни, но пересылаемые и привозимые деньги, по всему, вполне мирили с уязвлённым самолюбием. Сам он не единожды позволял себе гулять налево, умножая количество её обид, последующих ссор.

    Дальнейшего развития отношений с сеньором Витторио, конечно же, не могли допустить бдительные родственники, опасавшиеся мезальянса. Стефания ещё провела в заботе о нём зиму-весну, но уже после очередной операции хозяина в реабилитационную швейцарскую клинику её не позвали. Умиротворившаяся было обида снова подняла голову в ожидании очередной каверзы судьбы. Однако, мечтавшая об исчезновении неожиданной претендентки в череде наследников, родня достаточно щедро расплатилась со Стефанией, так что та, воспользовавшись периодом свободы, съездила на родину к семье.

    Дома, кроме того, что старшая дочь уже закончила школу, и как нельзя кстати оказались деньги для оплаты поступления в институт, особо ничего не изменилось. Фирма, где работал муж, пока ещё держалась на плаву. Сам благоверный расстался с очередной подружкой, как потом узнала, лишь на время. А Стефании показалось, что он и в самом деле соскучился по жене. Что и говорить, прямо с дороги потянулась к нему всей душой с нерастраченным бабьим желанием, голову потеряла, даже наготы уже немолодого тела под его оценивающим взглядом не смущаясь, благо детей дома не было. Только вот, проснувшись к вечеру, не обнаружила дома супруга, как и неосмотрительно оставленных в сумке денег. Сомнений, что понёс их в казино, не оставалось.

   Постыдился ли он своей слабости потом – только дома до отъезда жены не появлялся. В каком-то отупении от невыразимой обиды, изматывающего гнева неделю провела с детьми, съездила к родителям в село. Нервозность подстёгивала к скачкам давления и отзывалась сумасшедшими желудочными спазмами.

    Открылось то, о чём умалчивали родные, оберегая её от неприятных новостей: за долги у мужа забрали машину, дом, по сути, брошен на хрупкие плечи младшей дочки, так как старшая чаще живёт у своего парня, чем дома.

    Накопленная в разлуке обида на чёрствость дочерей, высказанная горькими упреками и им, и родителям, помогла вдрызг разругаться. Душили обида и гнев на то, как мало значит она в их жизни. За что так немилостива к ней жизнь? Почему так непорядочно с нею поступают? И куда же опрометью убежать от такой несправедливости? В тот раз Стефания уехала из дома раньше, чем предполагала.

 

    Устроители её пребывания в Италии подыскали новую работу в соседнем городке, правда, не на долгий срок. Новых хозяев она удивляла своей фанатичной прилежностью, немногословием и какой-то тоской во взгляде. А сумели бы заглянуть в душу, увидели бы чернильную обиду на весь свет.

    Окольными путями Стефания навела справки о сеньоре Витторио, который всё ещё оставался в Швейцарии. Надежды на второй шанс работать у него не светило.

   Обида же всё более забирала верх над ней, провоцировала досадить кому-нибудь. Стефания домой не звонила, про мужа запретила себе думать, с близкой приятельницей поссорилась. Решила жить для себя, и любить себя, не отмахиваться от своих желаний.

   Тут первым её здешним любовником и стал Бернардо – муж хозяйки. Ничего не обещал, да и чувств-то к нему особых не возникло. Просто супруга ходила третьим ребёнком и воздержание его тяготило, хотя видно было, что он жену безумно любил и ревновал. Ставшие регулярными встречи и связью-то нельзя было назвать. Так от скуки, обиды на свои обстоятельства – она, и от физической потребности – он. Опять же, хотя ничего особого от интрижки не ждала, всё же обидно было слышать от подобно ей приехавших за тридевять земель на заработки, как те хвастали подарками щедрых любовников, а то и возможностью окрутить и поменять статус прислуги на содержанку. 

 

    Тем временем обида становилась тенью Стефании, которая иногда даже видела её облик – то утешительницы, а то с плетью, подстёгивающей поквитаться за пережитые унижения, за зависть к достатку в тех домах, где доводилось работать. Так однажды не из любопытства, скорей – из мести начала примерять наряды хозяйки, украшения. А позже стала пользоваться и её косметикой, духами, тем самым истощив терпение, на многое закрывавшей глаза, женщины.

 

    Не одно место пришлось поменять в городе и округе, пока не очутилась Стефания в услужении в нынешнем доме, оказавшимся едва ли не подарком под Рождество. Она сумела стать хорошей помощницей сеньоре Альбертине. Пожилая дама своей суетливой бестолковостью хотя и вызывала раздражение, но тоскующему по тёплым родным отношениям сердцу были по душе и приветливость, и любопытство, и бесконечные caro mio. А Стефания, случалось, называла хозяйку пани Альбертиной. Та временами расспрашивала про её девочек, интересовалась их обычаями. Однажды пришла в такой восторг от спетых Стефанией колядок, что потом в телефонных разговорах с приятельницами много об этом рассказывала.

    Стефании же припомнилась детская обида, когда из собранных колядованием денег, старший брат выбрал самые крупные монеты, оставив ей мелочь и сладости, а ведь она копила деньги, правда, уже не вспомнит на что.

    Вот эти колядки и сыграли неожиданную роль в судьбе героини. К хозяйке приехал сын, живший долго за границей, но после расставания с женой решивший на время перебраться к матери вместе со своим ирландским сеттером.

   Наблюдая нежное отношение Франко к матери, и когда та с любовью вспоминала сыновьи детские шалости, Стефания преисполнялась завистью и горечью от отсутствия подобных отношений в собственной семье.

    С нею Франко был дружелюбен, без хозяйской надменности. Раз послушав колядки, он стал просить спеть что-нибудь ещё, чем доводил-таки до смущения. Он и сам часто напевал. Когда хозяйку положили на обследование в клинику, Стефания дважды в день навещала ту, балуя десертами и выпечкой. Случалось, Франко сопровождал её.

    Однажды поздним вечером Стефанию разбудило пение. Любопытство толкнуло притаиться у двери комнаты Франко, но он застал её врасплох. Смутившись, краснея, она ещё лепетала что-то, но уже знала, что за этим последует, и дала волю заждавшимся, застоявшимся чувствам.

    Все переживания, мучившие и досаждающие ей последние годы: страхи, неуверенность, разрастающаяся без душевной теплоты, чёрствость – казалось, были затоплены вместе с извечным врагом обидой. Стефания наслаждалась сладостными стонами и сопением в ухо, упивалась позабытыми ощущениями вместимости принимаемой взахлеб плоти, оргазмом до конвульсий. Как же она истосковалась по такому горячечному сексу. Ни единой мысли в голове, только желание бесконечной близости и такого непривычного нежного обожания, получаемого, пожалуй, впервые от партнёра.

    Тело ещё остывало от ласк, неги и дрёмы, когда в действительность вернула фраза: «Поторопись навести должный порядок в доме. Утром привезу сеньору из клиники». Ох, как недобро следом вскинула голову обида. Как можно после всего, что было, так жёстко поставить её на место? Пение, доносившееся из ванны, лишь добавило раздражения, когда она, чертыхаясь, торопливо подбирала разбросанное бельё.

    А обида искала виноватых. Обстоятельства, толкнувшие в прислуги? Истомившее бабье одиночество, наполненное измучившими сновидениями с будоражащими фантазиями о необузданном сексе? Тоскливое преддверие неизбежного климакса? Воспользовавшийся её доступностью мужчина? Или такое скоротечное отсутствие хозяйки в доме?

   Стефании было до слёз обидно провороненного неумолимо короткого бабьего срока, что с головой пустилась во все тяжкие, лишь бы успеть наверстать. Даже по возвращении сеньоры она не упускала любого возможного случая снова и снова принять вожделенную плоть в себя.

 

    Долго ли могло продолжаться такое? Франко скоро стала тяготить её безудержная ненасытность, связывающая его свободу и время, игнорирующая проявляемое им недовольство. Такое побудило его защищать своё личное пространство. Последовавшее равнодушие добавило ярости бдительной обиде, посчитавшей злосчастную подопечную жертвой похоти хозяйского сына, безнаказанно поимевшего доступную прислугу. Но Стефания осознавала, что тот повёлся на её же провокации, не соблазнял, не насильничал, просто дал желаемое к обоюдному удовольствию, понимала необоснованность своих надежд, разницу в статусе, да и в возрасте. Однако любимая обидчивость в досаде продолжала кружить рядом, да ещё тянула за собой шлейф прошлых обид.

  

    Сеньора Альбертина явно не одобряла происходящее. Материнское чутье подсказало наполнить досуг сына новыми знакомствами, часто и надолго уводившими из дома. Искать же новую прислугу виделось ей делом хлопотным, да и к помощнице она по-своему привязалась, а потому предложила той съездить в отпуск.

   Для Стефании это было неожиданно, но, пожалуй, и кстати. Соскучилась по детям, по родным местам, да и от ревнивой обиды отдохнёт, а заодно кое-что и прояснит. Уже некоторое время появились какие-то странные ощущения внизу живота, головокружение, тошнота, да и непонятные симптомы надвигающейся менопаузы. Неужели залетела? Стефания чувствовала нечто зарождавшееся в ней. Неожиданные обстоятельства с одной стороны пугали, а с другой – радовали, как ей казалось, вопреки здравому смыслу. Неужто успела-таки в последний вагон?! Она пыталась припомнить ощущения от прошлых беременностей, даже стала ловить себя на мысли, что улыбается такой неожиданной каверзе судьбы, возможно, последнему женскому шансу. Поездка домой получается ко времени, чтобы непременно наведаться к приятельнице-гинекологу. Что будет дальше делать, пока не задумывалась.

 

    … Какой же короткой оказалась ночь. А бессонница умудрилась прокрутить многосерийную киноленту жизни. Потянувшись до сладкого хруста в суставах, Стефания сбросила полусонное оцепенение, вышла на террасу. Восходящее солнце уже позолотило макушки кипарисов, пока молчаливую колокольню при базилике, соседние черепичные крыши, разгоняя утреннюю дымку с ещё пустых улиц. Предстояли сборы в дорогу. Однако прежде захотелось по обыкновению побаловать сеньору Альбертину свежей выпечкой…  

  

   Наша героиня уже не ездила автобусом по привычному пути на родину. Давно выучилась водить машину, купила по доступной цене серый Fiat. Теперь маршрут домой прокладывала сама, балуя возможностями проезжать через интересующие места, но всё же не сильно уклоняясь от автобанов. По Италии, Австрии, Чехии, Польше. Долгая дорога, времени для раздумий – хоть отбавляй. Припомнится многое, да и поразмыслить есть над чем…

 

   Конечно же, вспоминалась первая поездка на чужбину. Тогда Стефания была переполнена волнениями от немыслимых преград перед ожидаемой красивой заграничной жизнью, от обещаний устроителей нелегальной переброски рабочей силы за рубеж, взявших на себя не только заботы по таможне, дороге, трудоустройству, но и документы нелегалов. Глядя в окно автобуса на мелькающую, похожую на родные места, Польшу, по лесам-полям-горам разбегающиеся автобаны Германии, укрытые ночью австрийские Альпы, предавалась мечтам о грядущих переменах в судьбе. Наконец, добрались до Милана, где очень напугала команда их сопровождающего: «Врассыпную! Встречаемся в восемь часов вечера на автовокзале. Кто опоздает – про того забывают… навсегда».

  Менялись в дороге попутчики, но постоянной компаньонкой оставалась родимая душевная обида. Так же впечатлённая новыми обстоятельствами, она досадливо ворочалась в ней, вспыльчиво покусывала, когда хозяйка завистливо разглядывала красивые витрины, шикарную жизнь за окнами отелей и ресторанов. Не оставляла на время даже в храме, где было решено отсидеться до автобуса. Тот храм поразил не столько величественной прежде невиданной красотой, сколько заполнившими его посетителями, туристами, отличавшимися какими-то другими манерами, свободой, легкостью восприятия жизни что ли. Стефания по привычке сравнивала с собой, оценивая их одежду, обувь, украшения, не без удовольствия отмечая, что выглядит вроде не хуже, но чуть позже уже с комком слёз в горле от зависти куталась в свою большую шаль, кстати, стоившую ей едва ли не четверти суммы дорожного билета. Внутреннюю самодовольную компаньонку всегда тешило сравнение с другими. Ведь так сладко чувствовать себя неизмеримо лучшей среди окружающих, если, конечно, те не вынуждали от зависти проглатывать слёзы. 

    …Задумавшись о своей отличительной черте характера, Стефания прозевала съезд на другой автобан. С досадой увидела по навигатору, какой круг предстоит сделать. Собственно, и в мыслях так же... Бывает зарулишь не туда, а мысли уже цепляются одна за другую, уводя в сторону, и стоит усилий вернуться к первоначальной…

 

    Тут припомнилась поездка на автобусе домой в свой первый отпуск. К тому времени все документы и разрешение на работу в Италии были у неё на руках, она сносно освоила разговорный язык и могла самостоятельно съездить на родину, отвезти накопленные деньги. Предстоящая в одиночку дорога на автобусе по знакомому маршруту через Австрию, Германию, Польшу уже не пугала. Стефания охотно знакомилась с попутчиками, среди которых было изрядно бывших соотечественников по прежней большой стране, таких же, как и она, рассыпанных по европейским хозяйствам. У нее было спальное место на втором ярусе. Необычно, правда, было ехать лёжа, но даже как-то понравилось. Не ноют колени, тело выпрямлено, можно потянутся, повернуться набок, вздремнуть или глядеть в окно на проносившиеся мимо красоты. Дорога-то длинная. Даже вспомнить не могла, когда так, лёжа весь день, проводила время. Повезло, что соседнее место оставалось свободным. На стоянках вместе со всеми разминала ноги, заглядывала в придорожные магазины, кафе. Даже пококетничала с земляком, возвращавшимся со стройки в Испании. Прижимистый, чтобы угостить лишней чашкой кофе попутчицу, он, однако, быстро сориентировавшись, занял пустое место рядом с ней, доплатив прямо водителю. Такая прыть немного покоробила. Но когда он как бы невзначай при поворотах дороги прижимался бедром, а затем – уже настойчиво просто вплотную, Стефания в большой досаде от случившегося пересела на свободное кресло внизу, оставив озадаченного ухажёра. Впрочем, очень скоро послышался лёгкий храп женолюба, выигравшего если не флирт, так возможность комфортней отоспаться в дороге. А она уже через пару часов почувствовала, как отекли ноги.

   

   … Вот и теперь захотелось размять ноги, благо стоянка на пути. Пришла в голову мысль: из Австрии повернуть в Чехию, проехать другим путем до польской границы, от которой до дома рукой подать. Новая дорога отвлечёт от старых воспоминаний.

     Жизнь на чужбине не оказалась такой уж заманчивой, грёзы развеяла как дым, пообмяла. Она уже не та прежняя провинциалка, поехавшая на заработки в богатую страну. Как говорят её работодатели-организаторы: «Бога за бороду ещё не ухватила», но для семьи уже заработала весомое подспорье. Себя не переоценивает – ещё возбуждает мужчин и получает желанное удовольствие. Вот и в глазах таможенника уловила, впрочем, не скрываемый чувственный интерес. Всё же тревожное смятение, бессознательно накатывающее перед лицами, облечёнными какой-либо властью, беззащитность от их возможного самодурства, оставались даже тогда, когда и документы в порядке, и ничего утаиваемого с собой не было.

 

    Дома были рады приезду соскучившиеся дочери и муж. Тот даже повинился перед ней, порадовал своим решением напрочь завязать с играми. Стефании это понравилось, однако от мужниных ласк уклонилась. Проигрывал он сравнение с её нынешней пассией, воспоминания о ласках которого горячим приливом содрогали от макушки до пят. Невольно улыбнулась от мысли – как по возвращении удивит Франко известием, что ухватила-таки частицу Италии в себя.

   Любая радость – это свет, от которого в тени спешит укрыться обида. И так светло было у Стефании на душе, что последующие несколько дней как-то и не видела повода для привычных обид на мужа, на дочек, на жизненный уклад, от которого отвыкла. Радостно встретилась с подругой-гинекологом. Среди прочих рассказов про заграничное житьё-бытьё и сердечные дела упомянула и о каких-то новых ощущениях. Правда, насторожило, что та сразу же отправила на обследование.

    Результат анализов потряс. Осязание чего-то зародившегося в ней не обмануло. Да только это не было плодом неожиданной любви. Пугающее своей непостижимостью новообразование. Это же какая кара! За что? За какие грехи? «За что? за что? за что?» – это вопросы потрясённой обиды. Она-лиходейка вся исходила слезами, и чаще вовнутрь. Целое болото в душе, которое сердце засасывает, любить не даёт, лишает сил, светлых мыслей, надежд.

   Почему Стефания не заметила, как хроническое состояние обиды, стало частью её? Правда, иной раз ловила себя на мысли, что испытывает удовлетворение, когда временами использовала обиду как инструмент манипуляции. Себе теперь можно признаться: как ей хотелось, чтобы обидчики непременно испытывали чувство вины, просили прощения, доказывая свою любовь. Но обиженная мужем, прощения чаще просила она сама, чтобы не усугублять разлад, однако обиды-то не прощала. Когда начала копить счёт обидам на мужа? Может, когда вскоре после свадьбы обнаружила, что неиссякаемый интерес у супруга только к азартным играм, и больше женщин его привлекает казино?

   «Як медом намазано!» – сокрушаясь, причитала мать. И такая боль за дочь была в её глазах.

   А потом та же игра-разлучница не отпустила его забирать жену из роддома со вторым ребёнком. Ох, как хотелось провалиться под землю, исчезнуть от рвущего душу стыда перед многочисленной родней, собравшейся на крестины ребёнка опять же в отсутствие мужа. Да разве не кусала обида, когда он провожал её за границу, убедительно ласково уверяя её, что заработанными там деньгами они не только поправят свои финансовые дела, но и заложат фундамент для их собственного дома? Так уже делали многие другие уехавшие на заработки далеко от семьи женщины.

   Чего уж говорить, дети и муж зачастую вели себя не так, как ожидалось. Её желание большего внимания к ней, тоска, тянувшая за собой упрёки, расспросы, воспринимались как наезд на их свободу, контроль, едва ли не деспотизм. А Стефании так хотелось лада в семье, любви. До слёз были обиды от дочек, лишённых материнской ласки, тепла, и потому очерствевших без её любви, от родителей, упрекавших за сильное желание хороших денег, от отвернувшихся друзей за то, что не спешила возвращаться, отказываться от заграничной жизни.

  

   Длиннющая вереница обид. Где потерявшееся начало? В одночасье вспомнилось. Эта всю жизнь взращиваемая ею обида не просто появилась среди прочих привычных. Эта смертельная обида вгрызлась в неё, когда любимый парень неожиданно бросил, без слов, уехав далеко от родимых мест. Он, правда, и не заговаривал о женитьбе, но как-то само собой подразумевалось. Тем более не только подруги-друзья, но и её родители были в курсе их отношений, хотя пока ещё удерживались от осуждения её первого аборта, прагматично, не видя в том греха, соглашались с мыслями, что к материнству она ещё не готова.

    Обида накрыла тогда так яростно, что, поступаясь девичьей гордостью, она, раздобыв его новый адрес, поехала туда с надеждой на приворотное зелье. Только он не ждал её. В другой жизни у него был новый роман, новые мечты, новые поступки. Как же она возненавидела свою соперницу, подозревая ту в мерзких помыслах и совращении любимого. Как надеялась она, что его увлечение окажется быстротечным, он возвратится домой и будет всё как раньше, и непременно всё то, что показывали по продвинутым по тому времени, отнюдь не ханжеским телевизионным каналам соседней Польши.

    Однако пришлось Стефании вернуться восвояси. Чтобы заглушить боль дьявольской обиды, начала встречаться с парнями. В череде их оказался и будущий муж-красавец, заставивший сердце биться чаще и забыться в мечтах о свадьбе, размахом которой она хотела не только ублажить собственное самолюбие, но и утереть нос бывшему возлюбленному, таки оставившему в ней другой новый плод – смертельную обиду, сумевшую укрыться в подсознании. Со временем обидчивость стала просто состоянием её души, засорённой ворохом претензий, измышлений, обид к недостойному чёрствому окружению. Чего уж удивляться, что именно в такой среде может взрасти чудовище засасывающее, злокачественное и погибельное.

   И вот теперь с этим развившемся в ней смертоносным монстром надо что-то делать. Стефания стала искать выход. Конечно, можно было за советами к подругам, знакомым. Но она не была готова рассказывать об открывшихся обстоятельствах из боязни натолкнуться на встречное злорадство. Ведь для многих знакомых и даже пары самых близких подруг она виделась если не успешной, то в крайнем случае везучей женщиной, живущий столько лет в прекрасной Италии. Конечно же, не без проблем – у кого их нет? – да только не таких, когда сводишь концы с концами, когда жизнь вокруг больше раздражает, чем радует, когда беспросветное настоящее и немыслимое будущее. Как таким завистникам рассказать о поселившимся в ней чудовище? Чтобы избавиться от него отдала бы всё имеющееся, поменяла бы заграницу на самые тягостные жизненные будни. Всю себя отдала бы своим близким без единого упрёка или претензии.

    Оказалось, что ныне ближе никого и нет, кроме интернета-советчика. Там подсказки, а главное – знания, причём те, от которых прежде легкомысленно с досадой отмахивалась. Про психосоматические болезни, про причины и следствия, карму, про назначение каждого в этой жизни. Давно стоило задуматься, а теперь не упустить бы время в поиске ответов.

   К религии и раньше у неё было доверительное отношение. В семье, как и большинство в округе, в Бога верили, во всяком случае все обряды и праздники соблюдали. Но теперь она вдруг открыла, что такое богоосознание. Как грешна жизнь самолюбивого человека. Чему отдавалась вся жизнь? Накоплению благ, раздору из-за них, потаканию сонму человеческих эгоистических эмоций.

   Стефания испугалась, что не успеет осознать и отмолить все свои промахи, грехи, неправедно совершённые по отношению к близким, чужим. Самое главное поняла: собственной обидчивостью вскормила свою беду.

   Всякая жизнь полна горечи и радости, и не укрыться от осиного роя жалящих всевозможных обид. Но не всякие обиды несут смертельный потенциал, лишь бы они были коротки во времени, и человек оставался преисполненным любви. А вот если любви в человеке нет, разрушена собственным эгоистическим отношением к жизни, ненавистью, тогда становится обида смертоносной, погибельной и открывает смерти ворота в человека. С разрушенной, убитой любовью обида становится смертельной, деструктивной и губит хозяина.

   Именно смертельная обида за несчастную первую любовь держала постоянно в стрессе, помогала находить поводы для обид, окрашивала хмурыми цветами все события её жизни, изгоняла любовь из души. Это инфантильное неумение сознательно контролировать свои переживания, мысли, соотносить ожидания с реальностью, стремление подогнать поведение окружающих под свою схему ожиданий и отсутствие понимания, что не всякая причинённая другими душевная боль умышленна, вкупе с гневом помогали опустошать жизненные запасы энергии. Это постоянная душевная агрессия, обидчивость оказались комфортной средой для взращивания такого чужеродного монстра. А Стефания много лет как мазохист продолжала заниматься самоистязанием, пребывая в иллюзорных жизненных установках, получая даже моральное удовлетворение от самокопания и нравственных страданий, не сознавая как гневом и обидой разрушала отношения с близкими.

    Убеждённость в собственной правоте, полагаемое правильным осуждение ошибок других – всё подставы гордыни греховной, от которой нужно избавляться в первую очередь. Задача жизни – находить силы и любовь для безусловного прощения обидчиков. И не медлить!

     Лечение началось в очистительную неделю. Впервые прощённое воскресенье стало для Стефании не привычной проформой, а глубоко осознанной работой души. Искреннее признание совершённых ошибок, вера становились отныне поплавком, обнадёживающим спасательным кругом, который она, так надеялась, удержит её в этой жизни.

  

 

     Много воды утекло в любимом Днестре. Уже давно и седина перестала раздражать, а более того, добавив платиновый оттенок, привлекает взор, уводя от оплывшего подбородка. И сеть морщин у глаз списывается легко на смешливость, поднимающую настроение, доставляющую приятность в общении.

   Какой неожиданный замечательный подарок судьбы к грядущему юбилею! Внук со своим сыном – самые любимые мужчины – сговорились свозить Стефанию в Италию, давно посещаемую ею только в снах.

    Вновь перед взором такая узнаваемая, хотя и изменившаяся дорога к её незабываемому прошлому. Время неумолимо. Стефания вовсе не надеется увидеть прошедших через судьбу даже дорогих для неё людей. Да и не припомнить имена всех бывших хозяев с их домочадцами. Разве что Бог даст посетить места успокоения сеньоры Альбертины и сеньора Витторио.

 

   Сердце всё же заметно щемит, но никаких сожалений, упрёков, ни следа от былых обид. Только бесконечная признательность судьбе за то, что довелось пожить в такой незабываемой чудесной стороне.