Любовь

Самое лучшее украшение

 

   В давние времена одним не очень большим королевством правил совершенно добрый король. Его подданные были милые и радушные люди. Это небольшое с горошину на карте Матушки Европы королевство процветало.

   А более всего расцветали при дворе монарха разные искусства. Все подданные были очень доброжелательны друг к другу. Старались ненароком не обидеть кого-нибудь критикой или суждением. Поэтому абсолютно всем нравились картины и скульптуры, песни менестрелей и рыцарская поэзия миннезингеров, занимательные творения ремесленников и товары купцов, всевозможные необыкновенные научные открытия и астрологические предсказания.

   Но рядом в других королевствах было совсем по-иному. Люди мучились от зависти и раздражения, были вечно недовольны своими правителями, родственниками, товарами, погодой, различными гороскопами, боялись перемен.

   Они с удовольствием делали друг другу пакости, обижали, плели обидные небылицы и злословили. А как было не раздражаться, если уже несколько поколений просто не помнили, что такое радость и доброта.

   И даже солнце никогда не светило над ними, а всё больше обходило их по горизонту стороной.

   Вот однажды в глухую ненастную ночь к крепостным воротам доброго королевства кто-то подкинул необычный

сверток. Его очень быстро обнаружили, потому что плач

младенца в нём просто боялись заглушить даже раскаты грома.

 

 Крошка плакал от учинённой несправедливости, требовал внимания, заботы, пищи, крова.

   Всё королевство сбежалось на помощь. Многие женщины пожелали усыновить младенца, но ни у одной из них на руках он не успокаивался. И тогда его отнесли к королю. Едва ребёнок увидел блестящее великолепие дворца, сразу затих, позволил взять себя на руки жене придворного ювелира и погрузился в успокоительный сон у её необъятной груди.

   Так он и остался при дворе короля, рос всеобщим любимцем и, конечно же, баловнем.

 

   Годы летели быстро, видимо, чтобы не опаздывать за стаями птиц, улетающих на зимовье в Африку. Мальчик скоро вырос в красивого стройного юношу.

   Среди массы впечатляющих достоинств у него проявился незаурядный талант ювелира. Какие украшения он создавал! Очень скоро затмил и заменил своего наставника – придворного ювелира.

   Все женщины королевства давно потеряли покой. Каждая стремилась хотя бы на минуту привлечь внимание красавца. А уж завладеть его сердцем – жгучая, недосягаемая как солнце, безнадёжная мечта для любой.

   Он ускользал от одной к другой как странствующий искатель красоты. Оставлял за собой слёзы, непонимание, растерянность, разочарования, обиды. Его чёрствость была твёрже драгоценных камней, которых касались его руки, а холодность была под стать холодному мрамору изваяний, заполнявших дворцовые галереи, равнодушие же топило учащённые сердцебиения поклонниц.

   И вряд ли кто мог догадаться о глубокой ране в сердце юноши, оставленной отказавшейся от него женщиной.    Ведь он купался в добросердии жителей королевства, впитывал его. Но в эту его рану как в черную дыру утекали добродушие, милосердие и любовь окружающих, их радость и любование им и его искусством. Оттого доброты и света вокруг становилось всё меньше и меньше.

   Герою женских грёз было совершенно незнакомо чувство любви. Ведь это чувство закладывает в ребёнка мать. А как родившая его женщина могла вложить в него любовь, если она отказалась от дитя? Видимо, и ей не ведомо было это чувство. Похоже, горькая судьба может ожидать юношу, если потом на его пути не встретится женщина, которая сможет научить любить.

   Молодого человека манила, увлекала красота женщин, и он не без удовольствия делился с ними своим временем и жизнью. Их слёзы напоминали ему блеск любимых самоцветов. Но в красоте поклонниц талантливый ювелир не находил совершенства и всё стремился чем-нибудь усиливать эту красоту – то есть украшать.

   От заказов не было отбоя. Лучшие камни королевства наполняли его мастерскую. Искусные руки творили неповторимые шедевры. Этими украшениями ювелир словно приносил извинения женщинам за свое неумение любить их.

   Для своей приемной матери он сделал чудесный перстень-кольцо, в знак того, что уж очень она старалась окружить его всеохватывающей заботой.

   Такая чрезмерная женская опека порабощает, становясь властелином времени, привычек, желаний и свободы подопечного, и сбежать от неё можно лишь на край света.

   Своей названной сестре – дочери придворного ювелира юноша придумал необыкновенные бусы. Отныне жемчужины комплиментов и камешки насмешек брата в её адрес были, как бы нанизаны на витую нить, позволяя перебирать засевшие в памяти мечты, надежды и обиды.

   Влюблённой принцессе ювелир посвятил кулон-медальон – символ сокровенной тайны. Только там, в овальной плоской коробочке, усыпанной драгоценными камнями, она могла хранить лепесток некогда подаренной им розы и портрет возлюбленного.

   Для королевы галантный юноша сделал изумительные серьги. Они напоминали смахнутые с ресниц капельки слёз обиды на венценосного супруга, ставшего с годами совершенно глухим к её сердечной музыке. А ведь были ещё и слёзы ревности к недосягаемому в кругу прелестниц создателю украшений, который когда-то малышом любил играть с воланами её юбок.

   Фаворитка короля, и без того предмет зависти всех женщин королевства, получила неслыханной красоты браслет, украшенный черневым рисунком. Браслет как всякие оковы мог хранить в себе коварные умыслы, сдобренные завистью и ревностью к другим возможным претенденткам, подле которых король, да и ювелир временами задерживались.

   А любезным фрейлинам, скрашивавшим его досуг и холодную постель, гордость королевства делал искусные, неповторимых форм заколки для волос, вызывавшие злословие, колкости и обилие сплетен при дворе. Правда, иным дамам удавалось завладеть его вниманием неоднократно. Для таких – создавались роскошные броши, раздувавшие их непомерные тщеславие и гордость от превосходства над соперницами.

   Вообще, броши делали своих обладателей заложниками гордыни, для которой позже они и стали вожделенными знаками отличия, орденами.

   Своему покровителю-королю юноша смастерил необычайной красоты золотую сканную цепь. И как всякая цепь, символизирующая порабощение, она похищала волю, делая некогда могущественного монарха безвольным наблюдателем отнюдь не радостных перемен, захвативших королевство.

   Радушие стало покидать этот прежде благословенный уголок мира. Ручеек недовольства и жалоб, увеличиваясь, грозил навсегда затопить былое добродушие подданных. Радость начала постепенно гаснуть на некогда приветливых лицах. Открытые некогда души стали заполнять зависть, раздражение, обиды, жадность.

 

   И тем больше украшений создавал прекрасный беспристрастный ювелир, чем больше оказывалось оставивших его равнодушным женщин. Впрочем, он умудрялся своим эгоизмом обижать не только женщин.

 

   Скоро и мужчины стали щеголять в сделанных им цепях, браслетах, брошах и серьгах, кулонах и кольцах.

   Очень быстро эти произведения величайшего ювелирного искусства заполнили собой все возможные шкатулки и коробочки, ларцы и сундучки. В королевстве почти не оставалось места другим творениям художников и ремесленников.

   Искусная красота, оказалось, высушивала сердца, забирала всё внимание, а потому делала всех невнимательными друг к другу. Из-за зависти стали вспыхивать ссоры, пролилась кровь. Это убило доброту. Сочувствия не осталось, его подменило в лучшем случае сострадание. И люди начали страдать от невозможности обладания созданной красотой или от её недолговечности. Ставшие идолами ценности очень скоро безвозвратно сами пленили их.

   Искусному ювелиру уже стало не хватать драгоценных камней, добывавшихся в королевстве. Как-то он прослышал о небывалой красоты жемчужине, упрятанной в морские пучины. Захотелось ему непосредственно самому увидеть это чудо, рожденное в раковине. Без сожаления оставил он королевство и всех, кто его любил, ради своей мечты.

  

 

   Много довелось странствовать молодому человеку, пока оказался на берегу огромного беспредельного океана, заметно недовольного легкомысленностью волн, выплескивающих с пеной на берег что-то из потаённых глубин. Желание поскорей увидеть чудо-мечту не смогли остановить ни метровые волны прибоя, ни усиливающийся морской гул, предупреждавший о шторме.

   Юноша плавал между ветками кораллов, которые завораживая его, помогли окончательно потерять счёт времени. Наконец, увидел перламутровую раковину, из которой шёл изумительный свет чего-то таинственного и прекрасного. Он успел подхватить её, прежде чем небывалой силы удар плавника огромного ската обрушился на него. Мрак… забытье…безвременье…

 

   Что-то крохотное, рождённое из глубин человеческой сути, трепетное существо испустило приглушённый стон, в котором было всё: и чувство осязаемой нежности материнского лона, токи крови, разносящие по всему телу негу и ласку, и какая-то сладостная пульсация в области сердца. Это проснулась, наконец-то, душа.

   Даже сквозь крепко сомкнутые ресницы молодой человек почувствовал волны от необычного свечения…ещё крепче зажмурился…потом открыл глаза…

   Рядом с его ложем сидела незнакомая женщина и чутко прислушивалась, ловила хотя бы малейшее движение его ресниц. Он увидел в её глазах алмазные россыпи слёз радости. Невыразимо острое чувство перехватило дыхание, на миг лишив рассудка, и волною накрыло его с головой.

Глубоко в сердце что-то восхитительно защемило. Юноша всем существом лелеял эту удивительную боль, рассыпающуюся на тысячи иголок, исчезающих в нежности к этой необыкновенной женщине. Это она вернула его в новую жизнь, открыла его душе прежде неведомое чувство – любовь.

   Спасительница жила одна в этом рыбачьем домике.

   Давным-давно море забрало у неё любимого и коварно испытывало её терпение и любовь, её ожидание…

   Видимо, убедившись в невозможности сломить эту хрупкую, как льдинка женщину с твёрдым как сталь характером, море возвратило ей любимого, выстраданного ожиданием и хрустальным чувством надежды.

   Внешне он был другим. Однако интуиция помогла увидеть такие же любимые ею сердце и душу одинокого ребенка.

   Женщина рассказала, как в одну из штормовых ночей среди раскатов грома и гула разошедшегося океана услышала стон, поспешила и увидела среди выброшенных водорослей человека, руки которого мёртвой хваткой сомкнулись на раковине.

   Юноша сразу всё вспомнил и устремился к лежавшей на подоконнике раковине. Осторожно, дрожа от волнения, попытался раскрыть её. Взору предстала изумительная жемчужина.

   Он осуществил мечту! Он обладал необыкновенной красотой, которая восхищала, но не грела душу. В недоумении перевёл взгляд от своей ладони к хозяйке домика. На него смотрели всё понимающие, любящие глаза его ангела-спасителя. Свет радости, льющийся из её души, отражался в её слезинках. И эти жемчужины радостных слёз были во сто крат прекрасней мерцающей в раковине затворницы-жемчужины.

   Наконец, открылась искусному ювелиру совершенная красота! Оказалось, только с любовью её и можно разглядеть!

   Улыбка светилась на лице любимой. Потом россыпью радужных красок плеснула по комнате, преображая их жилище, преображая прежние чувства и мысли юноши, наполняя радостью и добротой.

   Вот оказывается самое лучшее украшение – улыбка навстречу твоей любви!

   Ради такого открытия стоило обойти полсвета. Искусный ювелир, постигший законы красоты стал Мастером. Он уже владел сутью вещей, и творимая им красота, уже несла всем только радость, свет и гармонию, преображая и улучшая мир.

  

   Мастер со своей возлюбленной возвратились в королевство.

   Любовь и радость начинали расцветать на лицах, встречавшихся им в пути. Ведь когда лицо человека освещено любовью, то и у его окружения светлеют лица и души. Теперь творениями его рук не восхищались, а любовались.

   Некогда оставленные в слезах и разочарованиях женщины уже не держали обиды на ювелира. Досада и зло проходят, если люди не оставляют им места в своей жизни.

   Король добросердечно распахнул объятья навстречу своему любимцу. Он был счастлив, что опять может радоваться всем новым переменам у своих подданных.

   Радость и добродушие вновь поселились в этом краю.

Умудрённый жизнью государь ещё никому не говорил, но уже принял решение: для управления королевством теперь есть достойные руки.

 

 

 Эмиграция

 

   Не впервой предстояло мне дальнее путешествие. Однако нельзя сказать, что так уж радовало меня оставлять родные Пенаты. Просто необходимость следовать извечному Закону Бытия не вызывала сопротивления и никогда не оспаривалась. Есть Нечто такое, что неподвластно обычным нашим желаниям, нашему разумению. Это как Божественная Тайна. Нам только остается следовать Промыслу, сохраняя в душе сакральное чувство связи с оставленной родиной. И это не пугает, так как мы всегда под Божественной Десницей.

   Итак, подошло время решений каких-то новых задач. И меня ожидала очередная миграция, которая поможет открыть другие стороны Жизни, даст возможность изучить менталитет другого окружения. Снова я расставался со своими друзьями на длительное время. Но что оно в сравнении с Вечностью? Тем более с самыми родными из них предстояло встретиться через какое-то время и там.

 

***

   Середина прошлого века. Сторона была для меня новой, интересной — доселе незнакомая ментальная среда с непривычным укладом жизни её обитателей.

   Город выглядел более чем необычно: много разрушенного жилья. Это был результат катастрофического землетрясения, которое случилось пару лет назад осенней бархатной ночью, сменившей привычно знойное жаркое лето. Десятки тысяч жителей оказались тогда по другую сторону жизни. Во всём городе можно было по пальцам сосчитать оставшиеся здания. И сейчас ещё местами не расчищено, но уже много новостроек, и повсюду без числа, как грибы, множились глинобитные времянки — этакий скорый самострой, когда в подручные материалы шло всё, что можно было выкопать из завалов разрушенных домов. Заборы между ними были сколочены из жердей и досок, листов железа и фанеры. В целом всё это напоминало какую-то гигантскую коммуналку. Глинобитные стены — дувалы, местами уже из кирпичей, очерчивая улицы, проулки, вносили уже какой-то порядок в этот хаос.

   Образ жизни был скорей общественный, нежели индивидуальный, обособленный.

   Многонациональная среда: туркмены, персы, армяне, татары, узбеки, украинцы, поляки, евреи, русские. Колоритные обычаи, уклад легко заимствовали друг у друга через общение, кулинарию, рукоделие, создавая свой неповторимый конгломерат. Яркая мозаика из азиатской и европейской культур. Смешение языков, почти как в библейском Вавилоне, хотя признанным языком общения как, впрочем, и государственным, выделялся русский язык. Худо-бедно общались на нём все. Не доставало слов — в ход шли мимика и жесты. Никто не посмеивался над неправильной речью, произношением и ударением. А сама жизнь обрамлялась различными лозунгами, поддерживающими и направляющими весь народ, который привычно жил только с верой в родимую партию и правительство. А они уж указывали предельно ясно: кто враг, а кто нет, и какие лишения терпятся во имя грядущего светлого будущего.

 

   Последние дни лета. Дневной зной уже изредка давал людям хотя бы ночами передышку. Ведь не пришло ещё время спасительных кондиционеров, да и телевидения, не говоря уже о мобильных телефонах и компьютерах.

 

     Я исследовал город, скверы, парки, улицы. Особенно притягивали колоритные восточные базары с их пёстрым языковым многоголосием. Пирамиды из гроздей винограда завораживали. Отовсюду наплывали головокружительные запахи спелых дынь и восточных пряностей.

   Множество акцентов расцвечивали доминирующую русскую речь. В некоторых случаях вопросы покупателей просто заменяли жесты указующего пальца и улыбки. Ответные улыбки от женщин-торговок не всегда можно было увидеть, так как туркменки в высоких головных уборах — борик, по-царски венчающих головы, ещё прикрывали рот частью шарфа — яшмаком. Женщины были привлекательны. На некоторых поверх ярких, в основном красных оттенков, платьев из ткани ручной выработки были накинуты своеобразные наголовные халаты с декоративными ложными рукавами. У девочек же платья были покороче, и были видны шаровары с широкой полосой вышивки, на мой взгляд, как-то не гармонирующие с непременными азиатскими остроносыми резиновыми галошами. Зато почти у всех были какие-нибудь серебряные украшения со вставками из сердолика, бирюзы, кораллов.

   Мне одинаково нравилось подолгу наблюдать и за чайханщиками, сноровисто разносящими чайники с зелёным чаем, пиалы и блюда между покрытыми кошмами и ковриками топчанами под раскидистыми чинарами. Там возлежали или сидели всегда только мужчины. Некоторые, даже в сорокаградусную жару одетые в пару халатов из полосатой ткани, чаще тоже красной, в узкую белую и черную полоску, или же в стёганные халаты, подпоясанные скрученными платками, и в непременных тюбетейках, поверх которых потом надевалась большая лохматая шапка из шкуры барашка — тельпек.

   Журчание воды в арыках — небольших оросительных каналах, несущих такую драгоценную для здешних мест воду и прохладу, дополняло картину неторопливой размеренной, как бы и не столичной, жизни. Так интересно было познавать новую среду.

   Наступил сентябрь. Я продолжал искать цель, к которой меня влекло. Очутился в районе каких-то немыслимых построек, похожем на хитроумный лабиринт из проулков и улочек с множеством тупиков. Пёстрая мозаика домиков почти с непременными атрибутами южного колорита — топчанами, виноградниками — оказалась неожиданно нарушена большим светлым, но безыскусным строением, прятавшим местами за высокой кирпичной оградой свои пустыри.

   Любопытство влекло, и я заглянул в этот необычный дом, оказавшийся школой. Вдруг звонок взорвал тишину дремавшего прохладного коридора, и многоголосая ребячья толпа быстро заполнила его, вывалилась наружу, запрудив всё пространство. Шумная волна плеснула и на рискнувшие приблизиться к зданию школы домики-времянки, и дворики, укрывшиеся за ненадёжными глиняными заборами. Их жителям оставалось мириться с залетавшими мячами, разбитыми стёклами окон и мешающим отдыху гомоном школьников.

   Мимо торопливо прошла молодая женщина со связкой ключей. Она была невысокого роста, миловидная, зеленоглазая, с лицом, непривыкшим к пудре и помаде, в косынке, безуспешно пытавшейся упрятать волнистые каштановые волосы. Слегка сжатые плечи придавали скорей вид постоянно готового к обороне человека. Смущаясь, она старалась упрятать руки, пальцы которых были деформированы придавившей во время землетрясения балкой.

   Судя по окрикам с искусственной строгостью, когда на неё натыкалась ребятня, было понятно, что ей даже нравится эта карусель. Вот уже несколько месяцев она работала завхозом в школе, не переставая удивляться, как это могло случиться. Получить такую работу без помощи Промысла было нереально: совершенно не обласканная судьбой-мачехой, малограмотная, с большим акцентом и ошибками говорящая по-русски, почти не понимающая туркменского языка и к тому же с «подмоченной войной» национальностью.

   Уже то, что ей судьбой было даровано избегнуть чудовищной депортации в начале войны вместе с земляками из Поволжья в Сибирь, потому как за четыре года прежде оказалась в туркестанской глубинке, говорило о странном расположении Фортуны. Все её родственники были сосланы, муж к концу войны сгинул в одном из трудовых лагерей, как и многие немцы, оказавшиеся изгоями в родной стране.

   Казалось бы, те годы войны, надзора комендатуры, пусть не такого жёсткого и унизительного, как в иных местах, остались позади, но горе, накатывавшая безысходность, страх крепко заковали душу в панцирь, на долгие годы определивший границы затворничества. Видимо, ростки веры родителей, так и не заколосившиеся среди тоталитарного атеизма, всё же помогли удержать от погружения в бездну отчаяния. И уже два года минуло тому жуткому событию — землетрясению, когда моей героине помогли перебраться через границу из небытия — откопали из-под обломков, вот только без маленького сынишки.

   Пережитое сделало её одновременно самоотверженной, бесстрашной и… трусихой.

   Безысходная тоска со страхом, превращавшая ночи в кошмар, уже перестала накатывать днём. Она самозабвенно целиком отдавалась работе, дневала-ночевала в школе. Работа завхоза — это не работа руководителя, а самого что ни на есть исполнителя. Потому как всё, даже включая и тяжелую работу, делала сама и была примером для своих подопечных, впрочем, не всегда бывшими ею довольными. Можно было только поражаться, как при её малограмотности вёлся доскональный учёт едва ли не каждого ничтожного шурупа, куска мыла или мела.

   Может, оттого что эти мелочи заполняли мысли, некогда было думать о нескладывающейся судьбе, об отсутствии рядом надёжного крепкого мужского плеча. Отгонялись мечты о ком-то, кто смог бы почувствовать её желание обычного женского счастья, или чтобы рядом кто-то был с заботой, стремлением освободить, наконец, перегруженные, такие выносливые плечи.

    Моё появление рядом с собой она ещё не осознавала, но чаще стали сниться ей какие-то непонятные и потому тревожные сны про сиротливое детство, про детей. Да не мудрено — весь день проходил под ребячьи голоса. А мой интерес к ней рос с каждым днём. Всё больше узнавал о ней, образе её жизни, занятиях, окружении.

   Пожалуй, впервые, казалось поблёкшую после череды несчастий — смерти отца, супруга, ребёнка, землетрясения — женщину стали наполнять краски жизни. Она открыла себя ярким цветам вышивки. Трудилась над ними без устали, в ущерб сну, и вскоре всё в доме было увешано этими изумительными полотнами. Их изобилие не создавало китча. Они были как бы декорациями её жизни, навевали грёзы. Цветотерапия убирала негатив из души. Начала обращать больше внимания на себя, свою внешность. Перестала чаще прятать

красивые густые волосы под платок. Сшила новые платья.

Больше стала общаться с другими.

   Я уже узнавал её самых близких подружек. Это были две учительницы начальных классов школы. Одна из них маленькая темноволосая женщина из далёкой российской провинции показалась поначалу излишне строгой, даже малоприветливой. Всегда настороженная, она словно боялась удара насмешки, язвительного замечания, потому что она была горбунья. Горб, конечно, сильно портил фигуру. Сдвинутый в сторону, он делал походку очень неустойчивой, враскачку, тогда как наоборот хотелось быть менее заметной. Ясно, что увечье являлось бедой этой женщины, но всё же не испортило характера, в целом открытого и добродушного, покладистого. Судьба наградила её замужеством, хотя злые языки видели в этом лишь своего рода выигрыш в лотерею. Красивый, видный мужчина, (может, для усмирения гордыни?) вызывал сильное беспокойство у жены, замечавшей все брошенные в его сторону взгляды, а больше — взгляды, которые бросал он вслед женщинам. Так уж сложилось, что спрос на мужчин намного превышал количество тех, кого молох военного времени не смог поглотить. Словом муж был примечательный блондин, работал экспедитором и вызывал немало зависти у одиноких знакомых и незнакомых женщин.

   У другой подруги муж был учителем физики. И скорей с большим пристрастьем относился к супруге, чем она к нему. Она была яркой женщиной, казацких кровей, сознавала это и не торопилась особо отдаваться только семейным радостям, препоручая своего первенца свекрови.

   Жизнь, в общем-то, на виду порой вполне могла потягаться с самой закрученной драматургией, разве, что редко срывала аплодисменты у глазеющей со всех сторон восхищённой публики. Азиатский климат располагал к такому укладу жизни. Порой хотя и разделяли какие-то почти условные заборы, но жизнь проходила на виду, с непрекращающимися хождениями друг к другу по делу и без. Не смущало пользование почти обобществлёнными самыми необходимыми предметами обихода и кухонной утвари: инструментами, утюгами, швейными машинками, мясорубками, казанами. Привычными были обращения за солью, сахаром, спичками, мылом, гвоздями и многим чем другим.

   От жары и душных ночей жители спасались в двориках на широких сколоченных топчанах, заворачиваясь в мокрые простыни, потому как даже вентиляторов у многих не было. Что уж говорить о телефонной связи: в новых двухэтажных домах можно было хотя бы рассчитывать на телефонный кабель, а в районах стихийного самостроя не редкость было ненадёжное обеспечение обычным электрокабелем, что всегда поддерживало спрос на керосиновые лампы.

   Практически соседи знали друг о друге всё или почти всё. Находясь рядом, я мог незаметно наблюдать за бытом моей героини. Её дворик с домиком из двух комнат являл собой какой-то непривычный островок, вычищенный до блеска, регулярно весной побеленный, с вымощенными кирпичами дорожками, окружённый лозами винограда и почти укрытый под огромным деревом айлантуса, незатейливо прозванным в обиходе вонючкой за неприятно пахнущие при распускании почки. Навес перед домом становился летней кухней, когда там воцарялся керогаз или примус. Всегда стояли наполненные водой вёдра, так как водопроводный кран был общим в начале улицы. Не покрытая асфальтом дорога к нему превращалась в испытание в дождливое время года, тогда как летом постоянная пыль делала тусклой зелень вокруг, если та не вся выгорала под палящим солнцем.

   В другое же время обед готовился в доме на плите печки, обогревавшей обе комнаты. Она тоже была сложена моей мастерицей, впрочем, как и весь домик. В небольшом сарайчике, то ли опиравшимся на забор, то ли поддерживавшим его, хранился запас дров и угля. Там позже разместилась и собака — живая преданная душа, ставшая на защиту одиночества хозяйки.

   Подруги изредка собирались то у одной, то у другой. Когда не было какого-нибудь общего занятия, тогда одна что-нибудь читала вслух, другая — охотно комментировала любые события, третья же — вышивала или вязала бесчисленные кружева, которыми украшала постельное бельё, скатерти, салфетки и не только у себя.

   К зиме я уже хорошо знал их привычки, все их переживания. Да для этого и не надо было что-то подслушивать. Всё было так очевидно. Самая яркая из подруг перебралась в новый, выстроенный особняк, заметно угомонившись и уже реже проводя время с приятельницами. А горбунья как бы ни любила свою подругу, всё же в ней видела угрозу своему семейному счастью, потому как избалованный вниманием супруг очень даже хорошо, иногда казалось, слишком хорошо относился к подруге жены, заигрывал, когда проводили совместно время за игрой в лото или в танцах под пластинки. Однако та продолжала жить в каком-то своём придуманном мире, укрывавшем её с желаниями, мечтами о каком-то грядущем суженом.

   Заведывание хозяйством школы требовало значительного умения и образования, которого моей подопечной явно не хватало, но брали верх смётка, пунктуальность и порядочность. А ночами моя рукодельница часами просиживала за пяльцами, иногда даже при свете керосиновой лампы, когда отключали электричество. Вся внутренняя радость проявлялась на вышивках через искусно подобранные цвета. Экономить могла на чём угодно, только не на нитках мулине, которые покупались на городском базаре — толкучке.

   Я уже с нежностью караулил возвращение хозяюшки после работы. Внимательно пытался по лицу прочитать какие-нибудь невероятные или долгожданные новости. Поймал себя на том, что стал вести с ней мысленные разговоры. Радовало, когда угадывались её мысли. С трагической гибелью ребёнка, погребённого заживо в ту страшную ночь, мать-то не умерла в ней, материнство продолжало жить, до поры, до времени реализуясь в грёзах.

 

   Потому как жили тесно и близко, наблюдать не составляло никакого труда. Вот я сразу и обратил внимание на новое лицо в их коммуне. Им оказался довольно молодой человек среднего роста, кареглазый, широкоскулый, с иссиня-чёрными волосами, приехавший издалека на учительскую конференцию по обмену опытом. Он закончил пединститут по специальности история, но занялся больше организационной работой с подростками, возглавив где-то в провинции станцию юных техников.

   Видно было, как ему сразу приглянулась молчаливая рукодельница. Незаметно она стала слушать его всё больше и дольше. Они были настолько разные, насколько могут быть разными люди совершенно двух различных культур: европейской и азиатской, но воспитанные общим для огромной страны социалистическим строем, и к тому же с заметной разницей в возрасте.

   Я и прежде не без ревности наблюдал за мужским окружением моей скромницы. Желающих в расчёте на лёгкие отношения было много, даже среди несвободных. И где-то небезосновательно ревновала подруга своего мужа-красавца к ней. Однако моя героиня была непреклонна, пожалуй, даже сурова в своей аскезе, многолетней после гибели мужа.

   Время шло. И всё чаще под разными предлогами умудрялся новый знакомый выбираться в столичный город. А вырвавшись, он уже неохотно торопился назад в свою провинцию, хотя из дома всё настойчивее шли требования его немедленного возвращения.

   Тут подоспели какие-то новые курсы повышения квалификации. И он вновь появился на пороге её домика. Неожиданно плеснула непонятная ревность со стороны друзей, ведь прежде коллега спешил повидаться с ними в первую очередь. Хотя сами друзья, казалось бы, очень радовались за неё, и не раз даже предпринимали какие-то попытки устроить судьбу подруги. Просто годами жили рядом и практически как бы одной большой семьей, в которой ревностно относились к появлению тайн друг от друга. А тут вспыхнувшая симпатия словно поспешила спрятаться в укрытие от нескромных взглядов.

   Позже оказалось, что непривычное отсутствие моей знакомой отчасти повлияло на семейные отношения друзей. Муж стал больше уделять внимания жене, и видно было, как она расцветала. Даже походка изменилась — стала лёгкой настолько, что она временами не вспоминала о своём увечье и буквально порхала.

   Запомнился день, когда и я почувствовал, что выбор молодой женщиной всё же сделан. Тогда я с большим интересом начал изучать избранника, в котором очень подкупала забота о ней, робость перед чем-то в ней незнакомым, но притягивающим. Неправильная с акцентом речь добавляла ей шарма в его глазах, хотя русский язык и ему не был родным. Избранница и вправду отличалась от других: нежная и сдержанная, независимая и робкая — как бы сотканная из противоречий, малоразговорчивая. Её песенки на немецком языке доставляли ему удовольствие. А достаточно суровая замкнутость от пережитого в жизни вызывала желание притянуть недотрогу, согреть, осчастливить. Недели хватило мне, чтобы получше разглядеть этого становящегося близким человека.

   Конец октября, день её рождения. Как подарок судьбы, наконец, встреча, от которой уже нет ни сил, ни желания отказываться. Забытые ласки, нежное обращение влюблённого мужчины вдруг заполнили её мир совершенно новыми яркими красками, чувствами, эмоциями. Испытав чувство облегчения, душа вдруг ощутила возможность сбросить многолетнюю тяжесть горечи и страданий, коконом обвивших её.

   Впервые работа показалась помехой, крадущей такие незащищённые крохи счастья. В своём чувстве, в своей радости они настолько не слышали окружения, что женщина пропустила мимо ушей даже счастливое признание подруги в долгожданной беременности.

   Через неделю избранник был неумолимо призван на своё рабочее место в другом городе под непустой угрозой применения параграфов законодательства. Расставание было и тягостным, грустным, и полным надежд на возможное такое общее для них будущее. Поддерживала вера в благополучный исход: доброе начальство и понимание его родни, которая пока была категорически против жены другой национальности.

   Когда вспоминаются интриги из каких-нибудь ныне популярных сериалов или придуманных историй, диву даёшься: до чего изобретательны авторы, описывая человеческую хитрость, подлость. Но жизнь во всём многообразии показывает, что козни бывают куда более изощрённы и безрассудны.

   Моя героиня ещё не владела русским языком настолько, чтобы самостоятельно писать письма избраннику. А письма, записанные подругой под диктовку, как-то упускали информацию о том, что она дожидается его возвращения уже не одна. Впрочем, письма всё равно не попадали к адресату, рвались или сжигались от огня ненависти, не отпускавшей старейшую женщину его рода. Род, ставший на защиту себя, быстро заставил неукоснительно исполнить свою волю — принять его, рода, выбор супруги. И посвящённое в козни начальство всеми распоряжениями тормозило возможность командировок на различные конференции, курсы, мероприятия. А тут и дышавший на ладан единственный телефонный кабель, наконец, решили поменять на новый, как и номер телефона школы.

   В это непростое для моей подопечной время я стал единственно близким будущей матери. Одной моей любви с достатком хватало на то, чтобы рассеивались грустные мысли, огорчения казались мелкими. Она купалась в радости ожидания. Упоительное время узнавания друг друга, сближения, стремление всё чаще проводить время вдвоём. И вот я в близости к ней уже настолько, что могу чувствовать её дыхание, ласковые руки, нежный шёпот, ставшие постоянными мысли обо мне, размышления. Сам становлюсь настолько зависимым, что просто ни на минуту не покидаю её. Я поглощаю всё её внимание. А она всё нежнее со мной. И я уже слушаю её пение только для меня одного. Мы даже предположить не могли, что так много принесём друг другу счастья и нежности.

   Как же полюбил я свою певунью-хлопотунью, никак не раскисшую от переживаний об отъезде избранника, от затянувшегося на долгое время молчания. Если поначалу в первую пару месяцев после отъезда ещё были звонки в школу на работу, а потом открытки к праздникам — революционному и новогоднему, то потом глухое молчание стало непреодолимой стеной.

  

   Зима в том краю особенно не хозяйничала, а вскоре и вовсе уступила нетерпеливой сопернице свои угодья, с поплывшими вверх ртутными градусниками, надутыми от нетерпения почками, ошалевшими от тепла и солнышка птицами, шумными грозами и только для весны приготовленными радугами. Вот только к весенним запахам цветущих деревьев стал всё чаще примешиваться какой-то необычный запах, который подруга моей хозяюшки находила тошнотворным. Это был запах рыбьего жира, который моя ненаглядная поглощала ложками. Видимо что-то в балансе организма, к тому же истосковавшегося за зиму по витаминам, требовало именно этого ингредиента. Какими только хитростями не доставали она и её подруги этот рыбий жир, отпускавшийся только в аптеках.

   Моя хозяюшка в душе очень радовалась беременности, благодарила Жизнь за такой подарок, а вовне, сколько могла, скрывала свою новость, чтобы не сглазить преждевременно. Когда стал заметен округлившийся живот, люди начали судачить. Беззлобно, но с задиристыми насмешками, которые всё равно доставляли боль ей и мне. Так хотелось защитить её. Но и она уже не скрывала своей радости от беременности.   Всё конечно стало намного трудней, тем более в условиях отсутствия ныне обычного комфорта отдельной квартиры. Ведь тогда даже не в каждом дворе был водопровод, не говоря о прочих удобствах. И была работа, которую она просто не представляла, как может оставить, хотя на ту пору государство гарантировало четырехнедельный отпуск до и после родов. В то время приехало много народу помогать отстраивать город. Школы были переполнены. И работы было — не передохнуть.

  

   Заканчивался учебный год, оказавшийся таким плодотворным, что и обе мои подружи, да и их приятельница оказались на пороге очередного серьёзного жизненного экзамена не на аттестат зрелости — на долгожданный аттестат материнства.

    Когда настали летние каникулы, начался обязательный, просто необходимый ремонт. Тогда ещё не нанимались подрядные бригады, не было и шабашников, потому как на образование никогда густо средства не выделялись. И значит, побелку, покраску делали сами же школьники, как бы проходя трудовую практику, и работники школы. Дети есть дети. После них зачастую приходилось переделывать, потому как они вдохновенно изводили все строительные материалы не только предназначавшимся партам, панелям и подоконникам, но и на раскраску друг друга, хулиганское швыряние банок из окон об асфальт — этакий перформанс вокруг школы.

   Стояла неимоверная жара. Не укрыться от запахов краски, олифы, керосина. Волнами тошнота. Как райская благодать струйка воды в душе после работы. А потом раскалённые, душные июльские ночи. Практически не удавалось отдохнуть, так как временная прохлада намоченных простыней не спасала, не успевала погрузить в сон. Уже недели две как надлежало пойти в дородовой отпуск. Ученические практики уже закончились, но ремонт всё ещё продолжался.

   В один из таких знойных дней будущая мать как-то особенно стремилась закончить работу, покраску школьного коридора, хотя была уже в изнеможении и вечерело. С трудом добралась до дома подруги — до своего ещё надо было идти. Передохнув, долго отмывала краску в импровизированной баньке, распарилась. Неожиданно почувствовала резкую боль. Бабушка, оказавшаяся искусной повитухой, быстро организовала помощь роженице, а подруга кинулась к неподалёку расположенному клубу вызывать скорую помощь.

   Как же мне хотелось поддержать роженицу, помочь, чем могу… освободить её от бремени. Всё короче паузы между схватками… последние совместные усилия…

   — Уа! Уа! Уа! — с криком, взахлёб, я появился на свет!

 

   Свекровь подруги ловко перевязала пуповину и деловито хлопнула меня по ягодицам. Но мне эта стимуляция была не нужна. Я наконец-то мог приветствовать свою мать и горланил от счастья. Когда смог впервые рассмотреть окружающую обстановку, заметил, что мы в доме её подруги, и рядом в маленькой кроватке моё рождение криком приветствовал опередивший меня на месяц сорванец подруги. Тут подоспела и медицинская помощь. Начался отсчёт моей новой жизни, в которой предстояло ещё многое понять, многому научиться, обогатить свой опыт новыми знаниями, новыми переживаниями. И я с большой любовью и благодарностью к моей родительнице вступил на открывшийся мне путь ощущения полноты и радости бытия, новый путь обретения себя. Так началась моя новая Эмиграция…

 

***

 

   В детстве всё же чаще, чем потом вдруг накатывала такая необъяснимая щемящая тоска, и я до слёз вглядывался в высокое голубое небо, словно пытался вспомнить то, что могло быть сокрыто за облаками. Я не осознавал, отчего это меня томило и мучило. А ведь это чувство было ностальгией. Она будила тоску о прошлом, об оставленной родной Небесной Обители. Эта ностальгия по неземному, прекрасному, волшебному Миру необычайной лёгкости. Только во снах она одаривала полётами в бесконечном пространстве. Только там иногда можно было приблизиться к той оставленной далеко-далеко Запредельной Стороне.

  

   Понятно, что ностальгия мешает присутствию в реальной жизни, искажает восприятие действительности и оттого делает и настоящее, и будущее зыбкими, неустойчивыми. Лишь уступить ей, и она легко может увести с пути, предназначенного в очередной раз Промыслом. Вот почему малые дети много спят. Их души ещё не могут напрочь отказаться от своей Единой Родины.

   С годами же уменьшаются часы сна, стираются воспоминания. Мы активно участвуем в жизни своими намерениями, поступками, характером. Главное не причинить вреда бессмертной душе. И уж тем более — не загубить её опрометчиво. И тогда получится исполнить задачу этого нового присутствия на земле, задачу этой Эмиграции.

 

 

 Он, Она и Другой

                                                                     

Наша Вселенная построена на Принципе Троичности,

который проявляется в человеке триединством тела (ОН), души (ОНА) и духа (ДРУГОЙ)…

 

   Пробуждение опередило будильник смартфона, привычно открывавший день с «Casta Diva». За окном ночные сумерки готовились уступать место новому дню. Как не хотела ОНА выходить из сладкого сна, где всё существо ещё внимало любезному сердцу собеседнику. Эти встречи с ДРУГИМ в снах, в медитациях уже стали частью её внутренней жизни. С ним так было замечательно узнавать саму себя, вспоминать какую-то другую нефизическую реальность, где ОНА существовала какой-то субстанцией, наполненной энергией. ДРУГОГО она узнавала всегда, даже если это был просто смутный облик, лишь намёк на его присутствие. Общение приводило в неописуемый трепет всё её существо. ОНА была счастлива и полностью растворялась в любви и доверии к нему. Вспоминались все предыдущие воплощения, незабываемый вечный союз с тем, кто из века в век не оставляет ни на миг, заботится о ней, вразумляет её. ОНА не могла бы сказать, был ли ДРУГОЙ мужем, братом, отцом или кем-то ещё. Но то, что он был самым дорогим для неё, знала. Их наполненные глубоким смыслом беседы открывали то знание, которое уже хранилось в ней, но как-то в суете с ворохом всевозможных мыслей и эмоций разметалось по уголкам душевных владений. Удивительно, но на все вопросы находились ответы. Когда ОНА возвращалась в реальность, многое открывшееся опять оставлялось в мире бессознательного, но смутное ожидание какого-то очищения, освобождения от чувственного, земного, стремление к духовному миру не покидало.

   Сегодняшняя встреча закончилась словами «до свидания!», и ОНА вынырнула из сна.

  

   Рядом уютно и безмятежно посапывал такой родной ОН – главный в её жизни. Её любовь, радость, огорчения, смысл и уроки. Залюбовалась им. Никогда не покидало желание всякий раз нежно подуть на морщину над его переносицей, чтобы тут же увидеть вскинутую бровь и улыбку, однако вовсе не означающие его пробуждение. Ему необходимы были положенные семь часов сна, чтобы ОН начинал утро в благодушии с зарядом бодрости на весь день – залог жизнерадостности и благоразумия. Это из опыта их многолетней совместной жизни.

   Накануне же легли поздно. Хотя путешествие было долгим, но как только устроились в гостинице, ОН и ОНА отправились по узкому перешейку полуострова в старую часть города, где за бывшей византийской крепостной стеной укрылась средневековая сказка.

   Они впервые были в этом курортном портовом городе, по письменным источникам образованном фракийцами ещё в первом тысячелетии до нашей эры, затем превращённым в греческую колонию, а позже ставшим одним из важнейших духовных и культурных центров средневекового

Болгарского царства, где находились около 40 монастырей

и церквей.

   У стены услышали чарующую, словно неземную музыку, которую играл мужчина на древнем болгарском инструменте гайда. Спустившись к набережной, миновали ещё не до конца раскопанные руины одной из пары десятков старинных церквей, не исчезнувших в веках.

   Звуков волынки уже не было слышно, но мелодия оставалась жить в старых, огромными валунами мощёных улочках, в каменных домах с надстроенными деревянными этажами, тесно прижимавшихся друг к другу, в развалинах древних построек и восстановленных храмах.

  

   Но откуда вдруг возникло беспокойство, стеснение в груди как от пережитого некогда ужаса? Память места? В многовековой хронике города вдруг фрагментом предстала нашей героине собственная история.

   У полуразрушенной небольшой церкви, рядом с раскопанным амфитеатром возникло видение строящегося храма. Работа кипела. Случившийся накануне огромной силы шторм, разметал многие крепёжные балки восточного апсида, пристроенного к храму полукруглого алтарного выступа, собранные блоки красного и белого кирпича для фасада, строительные леса. Несколько смельчаков пробовали через стену нартекса с арочным проёмом у западной стороны храма пробраться на крестообразный купол. И для одного строителя такая попытка оказалась смертельной. Падение опередило крик ужаса. Когда ОНА птицей прилетела на страшную весть, склонилась над любимым, то застала только шар воздуха с её именем, вырвавшийся из груди, и отражённую в зрачках синеву бездонного неба, покрывшую, словно омофором и его, и замершую скорбную толпу, набежавшую с округи.

  

   ОН насторожился, почувствовав её страх, и бережно, но торопливо увлёк любимую от древних развалин к приморскому бульвару, который возник неподалеку много позже, после известного Пловдивского землетрясения, когда половина города ушла под воду.

   Возвращались уже достаточно поздно в числе редких прохожих. Фонари на перешейке между старым и новым Несебром не соперничали с тёмной южной ночью, а уставшее за день море только всплесками дремлющих волн напоминало прибрежным камням о своей таинственной упрятанной в бездну мощи.

   В подсвеченном аквамариновом бассейне отеля отражались тёмные окна уснувших номеров. Коротал время у телевизора портье. В ночном режиме реагировало на полуночников освещение коридоров. Заснули уже в следующем дне.

  

   ОНА любила эти предрассветные часы – время медитации, поиска формы духовного самовыражения, время внутреннего диалога со своей совестью без обмана и оправдания себя. И это ещё – время, пока не проснулся ОН. Потому что потом – мгновенный сердечный отклик на любой его зов, ласку, желание. Суть их существования – постоянное присутствие в жизни друг друга. Они оба были достаточно эгоистичны. И хотя у него не было власти над нею, ОНА зачастую была склонна уступать многим его нуждам, слабостям, прихотям. Она любила и была любимой. Они были одно целое, и не представлялось жизни без него. Склонная к жертвенности, ОНА жила его жизнью. Это, конечно, ограничивало временами свободу обоих.

   Обвела взглядом огромное окно с выходом на балкон. Предстал изумительный вид лукоморья. Ещё светился крест, установленный на мысе в порту, и вереница горящих фонарей вдоль всего побережья только готовилась сдавать ночное дежурство рассвету. Молчали непроснувшиеся птицы. ОНА вышла на балкон. Свежо. Светало. Море выглядело сонным. Считанные минуты – и справа кромку моря начинала окрашивать заря. Ожидание. Вечность. Наконец, маленький ярко-красный шарик выскочил из воды у горизонта. Таинство рассвета завораживало настолько, что отвлекло внимание от появившихся облаков. Они сгрудились над лукоморьем, словно решали – дождаться ли восхода солнца, а потом расстелиться пенным прибоем по горизонту, или согласиться с нетерпеливым ветром, тормошащим их уже сейчас рассыпаться мелким дождиком.

   ОНАпотянулась с кошачьей грацией. Для её обычной гимнастики пространства достаточно большого номера было маловато, перегороженное глубоким креслом у массивного письменного стола со встроенным холодильником. Взглянув на спящего друга, плотно прикрыла дверь в ванную комнату, чтобы громким напором воды в душе не потревожить его сон. Обычно ОНА подолгу зависала у зеркала, очень внимательно разглядывая малейшие изменения в облике. Но сегодня всё было не как всегда. ОНА интуитивно почувствовала – произойдёт что-то необычное, долгожданное.  Какая-то сила явно поторапливала её, направляя к шкафу за одеждой.

   Тут внезапно порыв ветра подхватил лёгкую оконную занавесь, и ОНА застыла, заворожено наблюдая начавшийся танец. Занавесь трепетала от порывов ветра, уносилась в неге вверх, пробовала огромным парусом взмыть в небеса, но пристёгнутая к штанге, бессильно падала вниз, готовая погрузиться в пучины отчаяния. Ветер-баловник в самый последний миг, словно испытывая силу её желания, вновь подхватывал её, объятьями увлекая в водоворот эмоций, позволяя вновь устремляться ввысь.

   Вот и ОНА так же захотела, трепеща взлететь ввысь над морем, парить ликующей птицей, а потом падающим пером коснуться гребня волны, которая бы ласково вынесла её на золотой песок. Тут взгляд скользнул по приморскому бульвару, и ОНА увидела ДРУГОГО, того из сновидений, любовавшегося восходом солнца.

   Не мешкая, ОНА выпорхнула из номера, миновала лабиринт коридора, странно декорированного под глыбы камня-ракушечника, сбежала по лестнице в гостиничный холл с дремавшим администратором и устремилась вниз к набережной.

   Отель пристроился у слияния двух автострад, ставших красивой дорогой по узкому перешейку. И выходы к приморским бульварам по обе стороны были достаточно напряжёнными без светофоров.

 

    Не достигнув пешеходного перехода, ОНА пересекла дорогу, ещё свободную от машин, ступила на тротуар и застыла, ошеломлённая встречей с героем своих снов. Всё в его облике было таким знакомым и до слёз родным.

   – Здравствуй! Я так ждал этого момента, – шагнул навстречу ДРУГОЙ.

   – И я, – робко выдохнула ОНА в ответ. – Я так мечтала о встрече вне грёз и медитаций. Накопила столько вопросов!

   Они присели на влажную от росы скамью. В первый раз ОНА не задумалась: чудаковато ли выглядит, вот так сразу доверившись незнакомцу, пусть даже так искренне и сердечно расположенному к ней. Но рядом с ним было так покойно и умиротворённо. Даже и не могла точно сказать: разговаривали они вслух, или вели просто мысленный диалог.

    – Отчего мною всё чаще овладевают чувство неудовлетворённости, сомнения, словно я чего-то никак не могу вспомнить из известного мне. Вдруг без пользы прожито столько времени? Что-то не исполнено?

   – Милая, до сих пор ты отлично справлялась со своей жизненной задачей – ты накапливала энергию любви, всё происходящее принимала с благодарностью, исправляла негативные качества, которые мешали тебе. Твои мудрость, сочувствие, сопереживание другим, старание действовать по совести сформировали внутренний самоконтроль. Его ещё называют нравственностью. Самым главным же качеством – верой в Творца ты уже подготовила себе нынешнее состояние. Через слово реализуешь творческий потенциал и достаточно успешно. Видел, как побуждаешь других следовать за тобой.

   – Не всегда так! – Вспыхнувший румянец залил щёки. – Иногда быстро остывала, охладевала к тому, чем занималась,

бралась за другие виды творчества и поиски чего-то нового.

   – Такое случается при быстром наборе информации. При поверхностном восприятии отсутствует глубина познания, наступает быстрое пресыщение. В подобных случаях часто пропадает желание продолжать трудиться целенаправленно, что-то удобное, привычное менять, даже отмахиваются от поиска ответов на возникающие вопросы.

   – Это проявление лености? Хотелось просто покоя.

   – Не так однозначно. Появление лености бывает предваряющим этапом для нового дела, накоплением энергии. Однако, находясь в удобной зоне комфорта, следует помнить – если замыкаться в таком иллюзорном мирке, где свои ценности и приоритеты, то легко взрастить эго, которое потом разрушит творческий потенциал.

   – Я чувствовала, как тяжело мне среди привычных материальных желаний, временами не находила себе места, тосковала, искала покоя и уединения. Считала, что своим эгоизмом мучаю любимого человека.

   – Чтобы ты знала, это так действует энергия пробуждающегося духа, его стремление разбудить душу, помочь проявить её лучшие качества. Покой невозможно установить ни в теле, ни в голове. Как прекратишь работу мыслей? Но спокойствие обретать надо.

   – Разве это не одно и то же?

   – Спокойствие, если взять определение из словаря, – становление силы покоя. Это разумное действие, душевное равновесие. Когда уходишь от излишних возбуждений, страхов, тогда не становишься заложницей своих иллюзий. Давно наблюдаю за тобой и хочу заметить: ты очень впечатлительна. Конечно, замечательно, когда есть яркая жизнь, наполненная событиями, интересным окружением. Только ведь и впечатления перегружают, вызывают излишнее возбуждение, переживания. Эмоции раскачивают психику. Они не только создают ненужные обстоятельства, а и ограничивают правильное восприятие и осознание реальности.

   – Но ведь душевные обстоятельства незабываемы. Радости-горести. Возбуждение-страдание, чувства-эмоции. Как забудешь?

   – Согласен. Это и есть чудесная канва бытия. Присутствие страдания, переживания помогают раскрытию душевного в твоей жизни. Ничего пугающего в этом нет, просто требуются время и терпение дожидаться перемены дел к лучшему. Плохо торопиться, можно оказаться там, где ещё рано быть. На тот момент душа не готова к восприятию духовных знаний, просто переполняется впечатлениями. Это, к сожалению, ничего не меняет в сознании, не меняет отношения к миру, к людям. Всё поверхностно набранное не реализуется. Заметь, ты впитываешь всё, к чему проявляешь интерес. А ведь так легко пропитаться чужими страданиями, страхами, интригами. Чтобы не привыкать к этому, необходимо защищаться от образов насилия, бедствия, смерти, иначе они потом начнут управлять тобой.

   – Да, я заметила, как после определённых фильмов, телевизионных новостей или общения с некоторыми людьми я сильно переживаю, мучаюсь и теряю радость, знакомое ощущение счастья. А от приятелей, избравших меня «жилеткой для слёз», чувствую, как внутри поднимается агрессия на их глупость или эгоизм. И эта агрессия, как будто открывает доступ ко мне иным силам, которые толкают к осуждению, раздражению, хитрости и вседозволенности, управляют эгоизмом, злостью, подстёгивают честолюбие. Даже мой друг, бывало, упрекал меня в манипулировании обстоятельствами, когда я оправдывала своё недовольство или проступки.

   Волны поначалу, словно прислушивающиеся к их разговору, вдруг начали задиристо накатывать на прибрежную гальку. И в ней, похоже, собирались возражения.

   «Да, я конечно, любопытна, или, пожалуй, любознательна – размышляла ОНА. – Что плохого, если люблю путешествовать, что меня привлекают места силы?  Несколько раз была в паломничестве к святыням и испытала удивительные ощущения благодати. И не у одной меня слёзы наворачивались на глаза, внутри всё трепетало, а потом накрывало такое состояние умиротворения, благости… А по его словам получается, что это пристрастие к впечатлениям?».

    – Голубушка, пойми, это не рост внутренних душевных сил, как того хочешь. Это же все движения вовне. Внешние процессы. Не духовный рост. – ДРУГОЙ даже не удивил тем, что продолжил диалог с её мыслями. – Замечательно, когда испытываешь радость, получая ответы на вопросы, которые интересуют. Но иногда любознательность проявляется как любопытство. Часто просто идёт набор информации, стремление получить новую порцию знаний, которые потом так и не реализуются в жизни. А ты попробуй-ка увидеть во всём происходящем зеркальное отображение своего внутреннего состояния. Когда волнения, смятение хватают за душу, азарт щекочет нервы, а от экзальтации кружит голову, это может казаться интересной действительностью. Но это только потому, что ты как бы сама находишься в этой волне возбуждения и сама будоражишь всё вокруг. Как думаешь, что объединяет массовые зрелища, карнавалы, спортивные соревнования и подобное им? Это волна возбуждения – огромный сконцентрированный поток психической энергии. Угар, ажиотаж, лихорадка, исступление, провокация подзадоривают, распаляют, добавляют в кровь адреналина, ударяют в голову. Многими такое воспринимается как яркая чувственная полноценная жизнь. Зато, когда волна спадает, большинство испытывает разочарование, и даже опустошение. Почему, как правило, после праздников становится грустно?

   ОНА вспомнила любимые рождественские праздники. Время Адвентов, радостные встречи с друзьями, коллегами на праздничных мероприятиях, суетные переживания при выборе и покупке подарков, посещение рождественских ярмарок, волнительное ожидание Сочельника. А потом умиротворение, неожиданно совсем недолгое. За ним навалившаяся усталость, необъяснимое равнодушие. Социум, однако, долго пребывать в прострации не даст – и новой будоражащей волной витрины спешно заполнятся десантами красочных зайцев, цыплят, яиц в ожидании следующего календарного праздника – Пасхи.

   Горизонт начало заволакивать облаками, словно набрякшими от морской воды. Волны, возбуждённые штормовым ветром, пенными макушками уже сердито пытались достать равнодушный гранит набережной.

   – А как быть с чувством, которое, например, переполняет, от которого, словно сносит крышу?

   – Ты имеешь в виду любовь?

   – Да.

 – Любовь – это не страсть, не возбуждённость плоти, не сумасшествие. Любовь – это скорее деяние, действо – осязание душевных всплесков, касание сердцами, вдыхание присутствия, единодушное чувствование, единое миропонимание, взаимное исполнение желаний, стремление благосотворения. Это благодарение и служение сердца в радости. Когда же человеком управляет страстная душевная сила, она стремится всё контролировать, всеми руководить, во всё вмешиваться, за всё переживать. Взращивается консерватизм души. И тогда в погоне за привычными благами гаснут стремления к любым переменам, познанию. А если ты желаешь сделать любимого лучше, как-то переделать, не признавая за ним право свободы быть собой, то это обнаруживает переразвитие твоих душевных качеств. И тогда любовь подменяется безмерной материнской силой, когда ты уже не любящая женщина, а мать, с душевной любовью, склонная к жертвенности, отдающая свой творческий потенциал, стремящаяся за своего дитя прожить жизнь, полагая, что делает всё для него только из лучших побуждений.  Не любовь тобою тогда движет, а привязанность к своему созданному детищу, сформированному тобой идеалу. В любом случае должна присутствовать мера, без которой в этом процессе присвоения можно поглотить и жизнь любимого человека. Душевно привязываясь, забываешь, что жизнь станет жёстко отрывать от того, к чему привязан. А оплачивать придётся душевными кризисами, даже потерей собственной индивидуальности и собственного пути. И в такие минуты именно дух заставляет человека быть недовольным сложившейся жизнью, побуждает к изменению. – ДРУГОЙ, улыбнувшись, нежно приобнял её за плечо. – Только в очередной раз не твори себе кумира и из меня тоже. А то превратишь в объект восхищения, наделив несуществующими качествами. По этому поводу уместный афоризм Вальтера Скотта: «Мы лепим своих кумиров из снега и плачем, когда они тают».

   ОНА вообще-то не любила поучения. Могла и своенравно отреагировать. Но в его интонации, словах было столько доброты и любви, что и огрызнуться не получалось. А главное, чувствовала его правоту, доверяла его знанию правды. ОНА любовалась им, восторженность сменилась нежным чувством благоговения, глубокой симпатией. И, наконец, решилась спросить о том, что очень волновало её.

   – Если я верю в жизнь вечную, в реинкарнации, то почему я боюсь смерти, страданий, физической немощи?  Меня страшит расставание с моим самым близким человеком.

   – Тебя потрясло вчерашнее воспоминание о случившемся много веков назад…

   – Так это было на самом деле?

   – Да. Одна из твоих реинкарнаций. Знаешь, та Церковь Святого Иоанна так и осталась неосвящённой с 14 века, потому как по церковным канонам, здание, где погиб человек, не освящали. Ведь только посредством обряда храму, построенному человеческими руками, сообщалась особенная благодать для обретения духа жизни в Вечности. Однако, если верить летописям, в церкви Святого Иоанна Алитургетоса (Неосвященного) службы всё же проводились.

   – А боль от таких событий тоже остается в памяти души?

   – В тебе есть глубинные знания и о перевоплощении души, и развоплощении. Именно знание о конечности земной жизни вселяет в тебя страх. Любая душа боится страданий, разрушения физического тела, смерти, хочет отодвинуть срок ухода из жизни, ищет способы, чтобы продлить жизнь. Она быстро стареет, когда человек становится закрытым для миропознания, для духовных энергий и времени. И всё же побороть такой страх можно, если приобретать новые знания об окружающем мире, закономерностях развития и его, и самого человека. Это поможет осознать себя, набрать силу для духовного роста.

   – Мне очень интересна любая информация о здоровом образе жизни, позволяющая продлить её. И ещё очень интересна психология.

   – Так и должно быть. Как только энергия познания начинает питать дух, это помогает ему пробудиться и раскрыть свой потенциал.

   От порывов ли осеннего ветра, или таящихся страхов, только ДРУГОЙ заметил, как ОНА дрожит. Были опасения, что даваемые им знания для неё ещё малопонятны, а то и вовсе запредельны. Однако то, что ОНА решилась на встречу с ним, говорило о многом: возросшем интересе к познанию бытия, сформировавшемся желании изучить свой микрокосм, вступлении на путь духовного развития. И потому всё же рискнул затронуть ещё одну тему.

   – Душенька, постарайся сейчас услышать меня, что скажу. Без мгновенной реакции несогласия на слова, которые покажутся непонятными. Нужно спокойствие и время для их обдумывания.

   Поспешный кивок на мгновение опять заставил усомниться в её готовности к восприятию этой темы.

   – Знаешь ли, чем душевный человек отличается от духовного? Во все века понятия «душевный», «душевность» приветствуются религией, обществом, которые поощряют развитие чувственных «душевных» качеств. Таких душевных людей восхваляют, ставят в пример, любят. И они весьма к себе располагают. А попробуй-ка понять суть их душевности. Эти люди охотно привязываются к достигнутому: статус, должность, звания, достаток, определённые ценности социума, а свой творческий потенциал используют для формирования зоны комфорта и влияния, стремясь сохранить свой мирок, свой эталон миропонимания, определённый стереотип, кажущийся им непререкаемым принципом. Это принуждает их сравнивать себя с другими: быть не хуже других, чтобы было всё как у всех. Только вот любое соизмерение рождает зависть, пробуждая агрессию. Всё это приземлённые душевные качества – переживать за любимую спортивную команду, за поп-идолов, за навязываемый информационный негатив. А если при этом есть вера, то она, скорее всего, в рациональном восприятии религии – знание молитв и праздников, соблюдение и исполнение положенных ритуалов, тогда как само познание Творца и Творения вне понимания.

   ОНА о таком ещё не слышала. Да и не задумывалась.

   – Как часто ты прежде сравнивала себя с другими, придавала большое значение мнению окружающих, чувствовала зависимость от него?

   – Пожалуй, достаточно часто.

   – Всё это было только потому, что ещё не открылось знание, что мера души в чистоте, в мудрости и зависит от количества света, которым наполнена. Вообще, для души мера – этап познания истины. Вот когда сравниваешь себя с другими, возникает искажение внутренней меры. И оно провоцирует либо зависть-перечение, либо тешит гордыню.

   – Но как же так? Мы хорошо знаем, что определение «душевный человек» – о людях с положительными качествами. Они умеют сочувствовать, сопереживать, щедры душевно, даже готовы отдать последнюю рубаху! Разве это плохо?

   – Дело тут в переизбытке, сверх меры. Несомненно, каждый должен пройти такой этап душевного становления, развития в себе душевных качеств, но не застревать там. Нужно учиться не воспринимать душой ситуации и проблемы. Мудро видеть и понимать личное авторство в любых неприятностях, а не участие внешних сил и других людей. И чтобы поступки не происходили из эмоций, чувств, желаний, которые охотно управляют человеком, удерживая его в иллюзии собственной значимости. Тогда-то и возможно увидеть действительную картину бытия.

   – Я поняла, душевный человек – предваряющий человека духовного?

   – Верно. Знаешь, что подготовило нашу встречу?  Я почувствовал, что ты не находишь себе места, тоскуешь, не осознавая, как тяжело тебе от твоих желаний и потребностей. Ты сама заметила, что уже меньше боишься перемен? И твоя зона комфорта уже не замкнутый мирок, где свои ценности, приоритеты, где взращивается эгоизм, использующий только на себя весь творческий потенциал. Захотелось помочь тебе, подсказать, напомнить твоё восприятие мира в детстве – яркое, чистое, свежее. Помни, в тебе уже есть семена всех добродетелей, и нравственность, и мудрость. Вот и задача теперь – раскрыть, развить их. И я буду наставником, если ты готова. Всегда рядом.

 

   Тут солнце, поднявшееся над старым городом, увенчало крест Храма Святой Богородицы, самого большого среди всех церквей Старого Несебра. Затем стало подрумянивать заметавшиеся в лазури облака, пожурило проказника ветра, позолотой разбавило тёмные воды моря и залило противоположную сторону лукоморья – поистине Солнечный берег.

   Они направились к гостинице. Уже вовсю сновали машины, автобусы, прыть водителей которых пытались сдерживать «лежачие полицейские». Здесь ещё не вошло в привычку обращать внимание на щиты, с рекомендованными скоростями.

   ОНА возвращалась с удивительным чувством открытия чего-то необыкновенного. Медленно поднималась по лестнице, чтобы не расплескать то, что переполняло. Карточку – ключ от двери номера забыла, потому пришлось постучаться. Дверь открыл ещё мокрый после душа ОН. Удивлённый, настороженно отметил какую-то перемену в ней, не зная, как реагировать, в замешательстве опять удалился в ванную.

   ОНА опустилась в кресло у окна, снова отметив, как отсюда хорошо просматривается набережная, место состоявшейся встречи с ДРУГИМ. Может, ОН видел их? Тогда надо приготовиться к расспросам.

   Но что ОНА могла сказать о том ДРУГОМ? Что это герой её сновидений? И захотелось убедиться в этом. Теперь ощущение такое, словно и ОН, и ОНА, и ДРУГОЙ – одно целое. Да она сама себе всё это не может объяснить! Какие чувства испытывает? Кто ей ближе? Уже не представляет себя теперь отделенной ни от одного, ни от другого.

   Только поймет ли ОН её сумятицу чувств? Поверит ли? До сих пор она была всецело связанной с ним и не представляла жизни без него. Их любовь дарила чистое наслаждение. Давно понятие «дом» для неё – это не место, а союз с ним. Давно уже они воспринимают друг друга такими, какие есть, со всеми недостатками. Как-никак в этом мире никто и ничто не идеально. И ей очень бы не хотелось причинить ему боль. В их любви-союзе любая боль становится общей. Да разве её бы не выбило из равновесия, узнай, что кто-то появился в его жизни, да ещё такой значимый? Может, и скандал бы закатила. Или уж, во всяком случае, замолчала бы на пару дней – пестовала бы своё задетое самолюбие, ревность, обиду – а ОН пусть помучился бы. Её рассмешили собственные мысли, но тут же поймала себя на угрызениях совести, почувствовав себя предательницей. Вспомнила, что не далее, как вчера, когда услышала мелодию волынки, испытала, и уже не первый раз, необыкновенное чувство нежности и умиротворения от того, что ОН – надежный и преданный – был рядом.  Сейчас же ОНА ощутила непонятное щемящее чувство стеснения в груди. Словно какая-то сила нежными мохнатыми лапками сдавила сердце. Охватили страх лишиться ЕГО, любовь к нему, страх потерять нынешнее существующее и страх не узнать чего-то главного о своей жизни и сути.

   Тут всплыл образ ДРУГОГО. И следом – чёткое предвкушение чего-то невероятного и захватывающего. ОНА вдруг поняла, что всё встало на свои места. Появились ответы на мучившие вопросы. ДРУГОЙ оказался родственной душой, принимающий её такой, какая есть, понимающий как никто другой. Эта безусловная любовь дарила чистое наслаждение и истинную свободу.

   Нет, ОНА не сравнивала их, не фантазировала достоинствами одного дополнить другого. Они теперь оба были в сердце. ОНА же пребывала в растерянности, не зная, как будет жить с этим дальше.

  

   ОН подошёл к ней, привлёк за плечи, нежно подул на её макушку, почувствовал, как она напряжена. Это след её вчерашнего вечернего стресса или, может, сон расстроил, воспоминания, да так, что захотелось убежать? Иначе чего бы её понесло из отеля без оглядки? Его и разбудила-то хлопнувшая дверь, а потом увидел в окно, как любимая устремилась к набережной, остановилась как вкопанная, присела на скамейку и застыла словно в медитации. ОН несколько раз подходил к окну, а ОНА оставалась сидеть по-прежнему.

  

   Вот и сейчас ОН видел, как в ней идёт какая-то сосредоточенная работа мысли, чувствовал перемену в ней. На мгновение показалась совершенно чужой и незнакомой. А ведь считал, что очень хорошо изучил её, и не видел ничего странного в том, что порой ОНА пряталась в одиночество. Но с чего бы вдруг именно сейчас возникло ощущение появления ДРУГОГО в их паре?  Чем это грозило? ОН не может потерять её! ОН любит всем сердцем, всем своим существом, готовый простить почти всё, даже мириться с возникшей у неё тайной. Только бы это не рушило их союз. Да разве это не его лишь задача окружать её заботой, любовью? И есть ли, кто лучше него с этим справится? Всё должно оставаться по-прежнему!

   – Любимая моя, что бы ни произошло, ты для меня единственная в этом мире, и жизни без тебя не представляю! Ты всегда для меня загадка, как бы хорошо тебя не узнавал. Не сомневайся – безоговорочно принимаю тебя и твои тайны.

   ОНА верила ему. ОН был её крепостью, где ОНА давно царила, преданная ему всей душой. И вот теперь ОНА осознала, что в ней сокрыто – Дух, ДРУГОЙ, для которого

черед ей возводить храм.

 

   А ОН тем временем со всей нежностью поспешил вернуть её к прежним приятным заботам об их путешествии, отдыхе, наконец, о нём.

   Тёплый солнечный сентябрьский день обещал чудесное времяпровождение на пляже неподалёку, где купающихся было несравненно меньше, чем плещущихся в волнах огромных разноцветных медуз.

  

    Впереди была целая жизнь!

   Жизнь, в которой можно познать Истину только в гармонии с внешним и внутренним миром, когда триединство тела, души и духа в равновесии. 

   Просто Дух, душа и тело – различные вибрационные уровни одной живой системы. 

   Тело – дом души, которая сама – храм для духа.

   Так и есть: ОН и ДРУГОЙ – миры материальный и духовный, а ОНА – посредница между противоположными полюсами, преображаясь сама, проводит духовные энергии в их союз.

    Но только ОНА и ДРУГОЙ – странники в Вечности…