"Мастера словесности", Литературный альманах МГП, Германия, 2020

  Татьяна Кайзер        

 

Самоуничижение   

                                                        

 

Немного времени минуло с той поры, когда на карнавале, устроенном  Завистью для чувств и эмоций, завязался умопомрачительный роман Эгоизма и Страсти. Оскорбленная, супруга  Гордыня долго делала вид, что все это ее не волнует.  Впрочем, она и мысли не допускала, что такая шалость мужа, очередная интрижка, может повлиять на их брак, чересчур уверена была в своем превосходстве. К тому же Гордыню больше занимали собственные новые ощущения от долгожданного плода, зародившегося в ней. Да и свою приятельницу Страсть хорошо знала - уж слишком скоротечны были у той романы, на которые супруг Азарт не очень-то и обращал внимания, даже провоцировал их, подолгу пропадая то в казино, то на скачках.

 

Однако последовавшая беременность Страсти явилась неприятным известием для всех. К тому времени пресыщенному Эгоизму уже стала досаждать излишняя привязанность Страсти, безудержно посягавшей на его волю, желания, время.

 

Неуемное пылкое влечение подрывало силы, замахиваясь на самочувствие, которое было для Эгоизма первостепенным. И вдобавок стали раздражать терпкие головокружительные запахи окружавших Страсть пионов и орхидей, соперничающих с его любимыми нарциссами. А ведь он в первую очередь ценил свой комфорт и ради прежнего устраивавшего жизненного уклада, подуставший от страстных отношений, повинился перед супругою Гордыней, милостиво простившую измену. В положенный срок появилась у них дочь Высокомерие. А когда через пару месяцев и Страсть преподнесла Эгоизму еще одну дочь, назвав неожиданным именем Самоуничижение, предопределившим дальнейшую судьбу малютки, это уже мало растрогало себялюбца. Потому рассчитывать на его участие в судьбе этой дочери вряд ли стоило. 

 

Самоуничижение  - бастард, и в собственной семье не находила признания. Азарт не одаривал ребенка вниманием и, даже наоборот, уклонялся от возможного общения. Мать, поначалу страстно занимавшаяся малышкой, очень скоро переключилась на новый объект обожания, препоручив дитя няньке Критике.  И подрастающий ребенок быстро понял, насколько условной являлась любовь в их доме. Малышка боялась не соответствовать предъявляемым к ней требованиям. Вместе с тем у нее росло и укоренялось ощущение себя маленькой и незначительной, может хоть так удалось  бы заполучить пусть малую толику расположения к себе родителей.

 

Наученная нянькой приносить извинения по поводу и без повода за все, что делает, Самоуничижение, опережая всех, порицала себя за малопривлекательный вид,  нерешительную походку,  невнятную речь и за всегда потупленный взгляд.

 

Чтобы избегать боли и разочарований, она искала прибежище в бездействии и неприметности, проявляя покорность и застенчивость.

 

 

 

Время шло, и Самоуничижение, обеспокоенная внешностью,  неприспособленностью, отсутствием веры в себя, да и возрастом, все глубже переживала свою беспомощность и крушение надежд. Как и отчего возникло неосознанное стремление к принижению собственной значимости? Как теперь уйти от сомнений в нормальности психики и здравости ума, когда угнетена ощущениями никчемности и обреченности? Как избавиться от постоянного обвинения самой себя? Что уж тут говорить о способности к соперничеству?..

 

Вот уже рассвет на пороге понимающе сочувствует очередной бессонной выматывающей ночи. Даже физическая усталость от круговорота мучительных вопросов не помогает забыться в дреме.

 

Ох, как права единственно близкая ей сестрица Высокомерие: доколе продолжать мучить чувство собственного достоинства вечной неудовлетворенностью собой?

 

Сама-то она всегда высоко несла голову, выказывая убийственное пренебрежение к самоанализу, горделиво и надменно выглядела на фоне безропотной сестры Самоуничижения, являвшей противоположность униженностью, смирением, ощущением вины. Она постоянно укоряла бедняжку за опущенные плечи, угодничество, покорность и упадок духа, насмешничала над ее единственным положительным качеством, никак не присущим самой – скромностью.

 

Сколько можно хранить воспоминания о прошлых неудачах, опасениях и быть неспособной даже обратиться за помощью? Гордячка настойчиво твердит страстотерпице о том, что та основывается на ошибочной самооценке. И боязно той признаться себе, что в глубине души звучит-то заносчивый голос, наполняющий ощущением права подвергать осуждению поступки других.

 

 

 

Самоуничижение и сама много думала, можно ли обуздать эти мучающие ее качества, превратив их в источник дополнительных сил и веры в свои возможности. Однако не приходило в голову, что истинная скромность не терзает, а возвышает. По-настоящему скромный человек не испытывает сомнения в собственных силах, оттого и способен добиться всего, что считает для себя достойным. А если ставить себе в заслугу врожденную скромность, значит позволить губительному яду самоунижения проникнуть в душу.

 

Надо что-то делать. Во-первых, следует перестать стыдиться себя. Поверить, что интересна для других, способна разрешать вопросы, которые ставит жизнь. Потом научиться принимать похвалу и комплименты и отказаться от привычки приносить за все извинения. Нужно использовать любую возможность, чтобы расправить крылья души, постоянно самоутверждаться, отмечая свои успехи. И уж, конечно, не упиваться чувством правоты, заранее предсказывая себе неудачу.

 

 

 

Лучи солнца добавили алого цвета в зарю, даря подсказку, каким ярким можно сделать день. Стоит только заняться творчеством. Ведь оно вполне станет той основой, на которой можно уже строить здание уверенности в своих силах.  

 

Совсем неважно насколько могут быть развиты творческие способности, ибо главное –удовлетворение от их применения, помогающее подняться с колен и посмотреть вверх.

 

 

 

***

 

Маня выросла в большой семье с многочисленными тетками-дядьками, двоюродными и троюродными сестрами-братьями. У родителей она была первенцем, но очень скоро один за другим появились сестренка и братик. И на Маню легла ответственность за малышей, пока родители были на работе. Не только носы вытирать, но и покормить, нянчиться с ними до прихода матери.

 

С родственниками жили по соседству в доме, поделенном на трех хозяев, а потому прилежной няньке поручали доглядывать и за маленькими кузенами-сорванцами.

 

Целый день ответственная хлопотунья ждала вечера, чтобы можно было вырваться на улицу, где давно носились неугомонные приятели и подружки, совсем не обремененные присмотром за малышами. К вечеру все устраивались возле опустевшей песочницы, и начинались дивные рассказы-страшилки, пересказы фильмов, книг. Среди ребят были такие, кто читал книги запоем. Они были завсегдатаями школьной библиотеки и даже ездили несколько остановок на автобусе в ближайший городской читальный зал – чему Маня очень завидовала. Она тоже любила читать, но помалу, так как едва успевала делать заданные уроки, часто прямо засыпая над книгой, утомленная всеми дневными заботами.

 

Маня в школе была в середнячках, всегда старалась держаться в тени. Не столько по знаниям, сколько из-за глухого невнятного голоса, скорее напоминающего шепот. А бегающие по сторонам или опущенные вниз глаза, привычка грызть губы побуждали учителя думать о ее плохой подготовке к урокам. Наверное, она была смирением в мать. Та всегда молча и терпеливо сносила многочисленные придирки родни, особенно свекрови и сестер мужа, не дававших спуску возможно из зависти к красоте и непривычному доброму отношению к ней мужа, который даже в подпитии не поднимал на жену руки. Сам он был далеко не красавцем и среди родни считался неудачником, без нахрапистости, без стремления расчистить себе место под солнцем, хотя был единственным, имевшим техникумовское образование.

 

Маня  слышала все эти пересуды и не могла понять, как красавица мама выбрала себе такого серого неприметного, к тому же калеку – у отца на месте левой кисти просто торчали от локтя что-то похожее на пальцы. Она корила себя за то, что стыдилась отца, и испытывала постоянное чувство вины. Маня стеснялась его ласковых объятий, в то время как младшие просто висли на нем. Она же больше любила мать и жалела ее.

 

Школьные годы пролетели так же, как и детство – вперемешку с усталостью, с заботами о сестре и брате. Неспособная к лидерству, как и к ясному выражению своих мыслей, Маня так и оставалась малопривлекательной тихоней, хотя дружили с ней девчонки яркие, смешливые, неугомонные, воспитанные на книжных романах, которых прочитали много больше нее. Подружки рассказывали ей о своих приключениях с парнями, чем приводили Маню в замешательство и печаль. Оттого все больше развивалась ее неуверенность в себе, усугублявшаяся и неловким, нескладным телом, и частыми возрастными прыщами на лице. Разве могло прийти ей в голову, какая трогательная доброта лучится из ее прекрасных глаз. Впрочем, редко кому удавалось это увидеть из-за постоянно опущенной головы. Молчунья переживала, что не обладает какими-нибудь особыми знаниями, не может красиво изъясняться, даже привлечь внимания, и уж тем более удержать его. И себя она считала недостойной ухаживаний симпатичных одноклассников, позже, когда училась в техникуме – однокурсников.

 

А время шло. Подросшая сестра, поначалу, полушутя, называвшая ее синим чулком, потом чаще стала пророчить ей остаться старой девой. Больно было слышать такое от обожаемой сестренки, но в душе соглашалась с ее правотой. Маня, даже глядя на себя в зеркало, видела не симпатичную девушку, а малопривлекательную серую мышку с отцовым носом картошкой, только разве что с красивыми вьющимися волосами как у матери. Сердце, тоскующее по любви, бедняжка просто убеждала, что этого чувства в ее жизни нет, как ранее внушила себе, что, таким как она, очень трудно быть счастливыми.

 

Непритязательная девушка была уютной жилеткой для рыданий, обжегшихся от любовного пламени, подруг, часами выслушивая их болезненные переживания. Когда же они, окрыленные новыми любовными порывами, надолго покидали ее, оставляя в одиночестве, она, поплакав, с тоской ожидала их очередных слезных излияний. А на работе в Доме малютки ее тихое самоуничижение, крадущее уверенность в собственных силах, прячущее способности, позволяло более расторопным громогласным коллегам диктовать на их взгляд разумные правила в работе воспитателя,  оттеснять ее в борьбе за удобный график работы, прибавку к зарплате, льготы и похвалу.

 

 

 

Герой тайных мечтаний Мани появился неожиданно. Степан, отслужив в армии, заехал в их город к другу. Он не захотел возвращаться в село, где жизнь не шла ни в какое сравнение с городскими соблазнами. Робость сельского парня он прятал за нарочитым бахвальством, не всегда к месту шутил и балагурил. Его желание найти покладистую горожанку таки совпало с желанием озабоченной «сидением в девках» суматошной родни Мани. И пора жениховства оказалась слишком быстротечной, как собственно и медовый месяц, досадно ограниченный любопытством соседей по коммуналке.

 

Родители приняли замужество дочери как естественную необходимость, пусть и увеличившую теперь их домашние дела, которых, оказывается, Маня очень даже много исполняла. Молодая женщина, впрочем, корила себя, что меньше стала уделять внимания недомоганиям матери, да и отец остался без привычной помощи. Как ни старалась она продолжать жить на два дома, все же не получалось как прежде готовить что-то вкусненькое для сестры и брата, избалованных ее стряпней, следить за ежедневной чистотой их гардероба. Потому что теперь это все она делала для Степана. Так хотелось увидеть в глазах мужа  ласковое удивление ее проворности, хозяйственности. Скромница безмерно была благодарна за его выбор, желание создать с ней семью. Только вот постоянным чувством вины ни за что и за все сразу она загоняла себя в привычные строгие рамки, не позволявшие наслаждаться замужеством.

 

Поначалу было горделивая походка рядом с ним, очень скоро опять стала переваливающейся, шаркающей. Незаметно отказалась от туфель с каблуками, от прически с начесом, от коротких юбок, благо дело и мода тоже повернула к миди. А потом как-то, взглянув на свое отражение в витрине магазина, вдруг обратила внимание на сутулость плеч, впрочем, быстро списав на привычную авитаминозную усталость.

 

Когда потеряла выкидышем первенца, Маня пыталась придумать себе жесткую кару за свою вину. Изо всех сил старалась тащить на себе и свой дом, и родительский, и еще сверх рабочей смены ухаживала за малютками-отказниками. При явном неодобрении мужа. Он как-то не заморачивался особо ее депрессивными переживаниями, считая, что будет черед и для другой беременности.

 

Очень скоро Маня почувствовала, как он стал отдаляться от нее. Степан мог сидеть часами, молча уткнувшись в телевизор. И только по мельканию переключенных программ она догадывалась, видно, и в ящике мало что интересного находит. Любой разговор с ней заканчивался его гримасой как от надоевшей мухи. Она видела, как стала ему малоинтересна, корила себя, что не может заинтересовать его разговором, вспоминала, что так и лежит недочитанный детектив, который он принес для нее. Да и подруги, навещавшие ее, добавляли грустных переживаний: супруг заметил, как выигрывают они на фоне косноязычной и похоже глупой жены.

 

Вторая беременность немного подняла самооценку Мани, чуть распрямила вечно сжатые плечи, добавила округлости бедрам, увеличила бюст на пару размеров. И даже сделала ее желанной для мужа как вначале брака. Но до самых родов боялась она, что окажется никудышной и не доносит ребенка. И еще очень терзал страх, что ребенок окажется похожим на ее отца, с таким же увечьем.

 

К радости роженицы все обошлось. Если не считать, что муж ждал сына. Дочка родилась совсем не похожей на нее, быстро стала любимицей отца, научившись легко вить из него веревки. А уж как отметила вся родня – совершенно не в безропотную мать характером.

 

Время быстротечно, особенно когда прилагаются усилия так заполнить его, чтобы не оставалось искушения для раздумий. Суета – спасательный круг для самоуничижения. Приобрели в пригороде небольшой дом. Родились еще близнецы. А там и у сестры с братом появились свои дети. Только все труднее получалось Мане заставлять себя по-прежнему принимать во всем участие. Уж очень откровенно использовали ее безотказность и привязанность к семье. Проводимые застолья с многочисленной родней стоили все большего напряжения, только не вознаграждались благодарностью или соучастием. С грустью однажды разглядела на своих руках увеличенные вены, припухшие запястья, присмотрелась к себе в зеркале. Сеточка морщин у глаз, две глубоких – на переносице, да и щеки как-то стали придавливать улыбку. А когда довелось, наконец, семьей с подросшими детьми выехать к морю, ударом хлыста оказался пойманный разочарованный взгляд мужа на ее ноги, украшенные варикозной сеткой.

 

 

 

Страна тем временем переживала годы разлада: менялись устои, уклад, экономика, прежние лозунги и принципы. Менялись люди и взаимоотношения, да и родственные связи. Из привычной работы воспитательницы не одну только Маню перестройка вытолкнула на рынки. Сначала на свои, потом турецкие, индийские. Сколько Маня настоялась в мороз на базарах, заработав  женские проблемы по здоровью. А жара добавила проблем с давлением и одышкой. Жизнь в который раз решила испытать выносливость и крепость женщин, озабоченных выживанием семьи, как некогда в военные годы проверяла их матерей. Да и мужчины – опять за оружие. Разборки, бандитские стрелки, рэкет. Степана бог миловал – пристроился в шоферы к одному разбогатевшему дальнему родственнику.

 

Мало-помалу жизнь начала входить в проглядываемую колею. И заприметила Маня – стал Степан пропадать подолгу вне семьи. Дети уже достаточно самостоятельными стали, в доме порядок поддерживали, пока Маня челноком километры накручивала. Вроде как меньше за них переживала – на догляд отца оставлены. А, оказалось – появился у детей еще один братишка... на стороне...

 

Маню эта новость сильно пришибла, не ожидала такого предательства по отношению к себе, своим детям. Подруги уговорили сходить к экстрасенсу, чтобы проверить, нет ли на муже приворота. Денег не пожалела, сходила, вроде как за пару раз освободили от приворота разлучницы. От поездок дальних пришлось отказаться. Только муж все равно день ото дня все более чужим становится. А однажды унес отложенные на покупку машины деньги. Маня же еще больше на себя ополчилась, доколе ее такую несуразную жизнь нагибать-то будет, когда узнала, что Степан уехал отдыхать со своей пассией и ребенком на Кипр.

 

Больно и стыдно было ловить недоуменные взгляды детей, нести какую-то околесицу в ответ на их расспросы об отце, сушить на перилах веранды мокрые от слез подушки, молча кусать локти. Сомнения начали одолевать и в вере: толку-то от ее молитв. Ну, не взрастила она в себе самоуважения! Знала бы раньше, что без него невозможно скреплять отношения и еще труднее поддерживать их на должном уровне. Бедняжка догадывалась, как не достает чего-то для оживления супружеских отношений, но опасалась принятия каких-либо решений, не предпринимала действий, каковы подтвердили бы ее желание что-то изменить в семье, в браке, просто переживала пассивность в отношениях, целиком погрузившись в самоуничижение. И даже убедила себя, что разлучница более достойна Степана, потому как моложе и красивее. В эти раздумья Маня укрылась, как улитка в раковину, чтобы спрятаться от всего происходящего, от оскорбительного и пренебрежительного к себе отношения, несправедливости, не делая попытки изменить положение вещей, таща на своих плечах весь груз семейных хлопот домохозяйки и считая, что не заслуживает, видимо, ничего большего.

 

Степан из семьи-то не ушел, но и жил на два дома. Но потом случилось так, что понадобилось взять из села оставшуюся одинокой хворую мать Степана. Некому больше было доглядывать за ней кроме Мани. Не нужна была свекровь в той другой семье. Самоотверженность и беспрекословность Мани подействовали на мужа лучше всех уговоров и пролитых слез. Скрепила их растерзанный союз свекровь. Она же и велела невестке спрятать гордость куда подальше. И та простила измену мужу.

 

Что было его предательство по сравнению с тем, что смиренница совершила по отношению к себе, позволив глубоко погрузиться  в самоуничижение, душевное одиночество, погасив свет в себе, укрепиться в безверии, навесив на себя существующие и вымышленные обязанности?

 

Человек рождается для счастья и может сделать других счастливыми. Однако как такое удастся, если сам не знает счастья? Вот и Мане, положа руку на сердце, следовало признать, что дети-то не впитали той порции счастья от нее, чтобы  могли строить свою счастливую жизнь. Да успешны, да благополучны, относительно здоровы, но …. Где счастье, наслаждение жизнью?.. Сама она только после жесткого болезненного урока поняла, что самоуничижение, завладевшее ее сутью, изводило душу самобичеванием, било по самоуважению, истощало жизненную энергию, вгоняя в депрессии, лишая радости восприятия жизни, заставляя противоречить Творцу, даровавшему  жизнь.

 

Во внутреннем мире непременно должны быть отдушины, дающие выход сдерживаемым чувствам, стремлениям, а главное –  исходящим из души свету и радости. В этом случае станет плодотворным время для научения души, реализации заложенного в ней потенциала. А Маня не знала или просто боялась, что жить нужно для своей души, себя, а не класть долгоденствие  на алтарь, возведенный близким. Ведь семья, супруг, дети, друзья  – условия для раскрытия душевных качеств и наработки истинных отношений, жизненного опыта.

 

Маня пробовала вспомнить моменты, когда ее душе было настолько комфортно, что она испытывала счастье, удовольствие от чего-то исполненного. Это были часы, когда она (чаще поздно вечером) занималась вышивкой или вязанием, придумывая узоры, модели. Руки творчеством пополняли силы, разгоняя душевные сумерки. Может, спицы, крючок были теми инструментами, которые вполне во время диалога с душой плели нити и ее судьбы, исправляя грубые, покореженные или затянутые узелки. Тогда гнетущие или суетные мысли сменялись удовлетворением от создаваемого рисунка, предвкушением завершенности работы, но чаще воспоминанием счастливых для нее событий. Оглядывая свою жизнь, Маня поняла, в каких ежовых рукавицах держала свою робкую душу, тогда как ее следовало лелеять, приучать к радости и свободе.

 

Пришло на ум, что давно не была в храме, и уж вообще ни разу не довелось исповедаться. Мане открылись, наконец, подсказки души, внутреннего существа еще совсем юного, несмотря на зрелый возраст Мани, пугливого, изломанного самоуничижением, но любопытного, готового постигать уроки жизни. Что же время настало воспитывать собственную душу!

 

Рано или поздно, но перед человеком возникают вопросы: кто он и каков смысл его жизни? Многие ли найдут, что ответить…