"Золотая коллекция. 21 век" (МГП, 2019)

 

Татьяна Кайзер

 

ИНТУИЦИЯ

 

Когда Творец вдохнул жизнь в свое создание, то добавил в помощники шесть чувств – Обоняние, Осязание, Вкус, Слух, Зрение и Интуицию. Все трудились в поте лица, кроме очаровательной Интуиции. Она нередко оставалась без дела и потому скучала, мысленно уносилась в другую реальность, наслаждаясь своей исключительностью. Жизнь стремительно развивалась, оставляя у обочины тех, кто не вписывался в ее ритм и необходимость. Потом настали трудные времена для выживания, и пятеро чувств стали самыми незаменимыми помощниками у человека. А Интуиция, все чаще оставалась невостребованной, ее не тревожили за ненадобностью. И совсем скоро она впала в депрессию, путая уже, где явь, где грезы. И, наконец, случилось так, что Интуиция заснула беспробудным сном. Повздыхали, попечалились чувства, сколько могли, а потом создали для спящей Интуиции усыпальницу далеко-далеко, чтобы ничто не могло потревожить ее сон. Шло время. Появилось множество других чувств, эмоций – и помогающих, и мешающих устоявшейся жизни, однако уважение к пятерке старейшин сохранилось. И вот однажды молодцу Инсайту привиделось во сне одно сакральное место – хрустальные покои, где  почивала в забытьи прекрасная таинственная Интуиция. И захотелось ему разыскать этот мираж. Долго ли коротко ли, но нашел он усыпальницу. Вот только разбудить красавицу ну никак не получалось. И тогда воззвал он к Творцу: отчего такое прекрасное чувствование должно находиться в спячке, когда все вокруг так закоснели в своем материализме, привязанные к мирским благам, что ощущают себя свободными только в грезах. Услышал его Мироустроитель и решил дать еще шанс своим созданиям, чтобы возвращенная им Интуиция стала для душ проводником, открывающим каждому собственный микрокосм. С той поры повсюду появляются путешествующие рука об руку Интуиция и Инсайт, напоминая людям, что не только материальное главное в жизни, что существует некая другая реальность, в которой ничто не исчезает даже с прекращением физического существования. Они выводят всех ищущих на дорогу познания не только законов Бытия, но и себя самих в первую очередь. Остальные чувства не сразу, без большой охоты, но стали признавать их верховенство.

 

* * *

Привычное пробуждение по утрам с радостью от предстоящего дня, где уже дожидаются намеченные дела, определенные задачи. Лада – человек дела. Объему исполненного за день можно позавидовать. Состоявшаяся личность – любящая мать, супруга, организатор до мозга костей. Когда не в разъездах, очень много времени проводит в Сети. Открыта всему миру. Востребована. Обширная переписка, переговоры, ведет несколько блогов. Ее постов ждут с нетерпением, потому как в них дает столько много нового, удивительного и порой неожиданного. Даже насобирать такое во всемирной паутине дело непростое, требующее мастерства, компетенции, энергии и времени. А ведь в ней живет еще и писатель. Новые сюжеты, разноплановые персонажи, характеры, неиссякаемые варианты событий… Правильный настрой на день – залог успешной работы. Уже долгое время Лада начинала утро с медитаций под музыку с мантрами. Она, воспитанная на христианских традициях, отнюдь не интересовалась буддизмом, ведизмом. Просто ей нравились занятия йогой, заряжавшие организм энергией и помогавшие находиться в хорошей физической форме, противостоять стрессам. Но со временем поняла, что это не просто система упражнений, а целая философия. Медитации, молитвы, мантры, способствующие внутреннему очищению сознания и подсознания, стали инструментами для достижения внутренней гармонии, для открытия пути к мудрости, духовному росту. Лада пережила удивительные состояния осознания собственного микрокосма, познакомилась со своей душой, ее чаяниями, ее интуицией, ее памятью. И надо сказать, медитационная музыка вносила гармонию, успокоение в душу, пробуждала интуицию. Последняя уже порядком посылала ей сигналы, которые Лада просто не знала, как интерпретировать. Непонятная неудовлетворенность, не дающая покоя глубинная сердечная привязанность, чувство сопричастности каким-то людям и историческим событиям. Но вот однажды она набрела на мантру с перезвоном колокольчиков. Как же удивила, даже потрясла Ладу собственная необычная реакция на колокольный звон. Все внутри вызывало дискомфорт, будило неосознанный страх, душевную боль, словно замурованные в памяти. А ведь она знала, что колокольный звон очищает, благоприятно настраивает, вводит в резонанс и способен усиливать вибрации человека и окружающего пространства. Не зря же говорят, что колокольный звон связывает землю и небо. А тут вдруг неожиданно такой диссонанс. Словно маленький ребенок, от страха душа заткнула уши, чтобы не слышать. Что-то пугающее, темное начало подниматься из глубин памяти. Откуда у нее такая реакция на колокольный звон? До зубовного скрежета, до мурашек по коже, до гулкого сердцебиения, до испарины. И страх издалека….

 

* * *

Зима подходила к концу. Уже по-весеннему грело солнце, радуя молодую зеленую поросль и щебечущих птиц. Только жизнь в этом известном франконском городе попрежнему оставалась пропитанной страхом и бедами от чумы, ведьмовских процессов, крестьянского восстания, деспотизма епископов, чужеземных захватчиков. Пару десятилетий шла война. Вюрцбург, как и другие города Германии, был наполнен беженцами, добавляющими свои беды в такое непростое время. За городскими стенами повсюду виднелись обгорелые проплешины на местах сожжений. Разве что иноземцу такое могло показаться диковинным. Население же привыкло к этим жутким знакам, как и к новым вкопанным столбам с заготовленными связками дров. Жители боялись своих теней, соседей. В домах даже при закрытых ставнях опасались произносить имя князя-епископа Филиппа-Адольфа фон Эренберга, господствующего над их жизнями так же, как возвышалась над всей округой его резиденция-цитадель Мариенберг. Епископ легко отправлял на костер любого, обвиненного в колдовстве. Он давно переплюнул своих предшественников в этой безумной охоте на ведьм, продолжавшейся уже третье столетие. Именно сейчас, как никогда прежде, епархия Вюрцбурга соперничала в жестокости преследования ведовства с епархией соседнего Бамберга. Там, кстати, епископом был его двоюродный брат Готфрид Иоганн Георг. Осужденных за колдовство уже больше не сжигали поодиночке или парами, а десятками и сотнями. Уже неделю ходили слухи, что составлен список для новых 29 массовых казней в Вюрцбурге. В нем среди свыше полутора сотен жертв были не только женщины, но и мужчины, дети. Многие из них были богатыми и высокопоставленными людьми. Судебные процессы проходили быстро, с применением жестоких пыток и полным пренебрежением ко всяческим законам. Горожане шепотом рассказывали, как год назад даже вице-канцлера Бамберга, доктора Георга Хаана обвинили в сочувствии ведьмам и сожгли вместе с женой и дочерью, несмотря на приказ императора вернуть им свободу. А еще рассказывали про одного судью, который, играя в справедливость, отправлял на костер не только обвиняемых, но и доносчиков, и даже проявлял «милосердие», приказывая предварительно отрубать голову ведьмам и лишь потом сжигать трупы. Достаточно было ничтожного оговора, чтобы заключить любого под стражу. Доносительство стало массовым из-за безумного страха каждого самому попасть под подозрение. Доносили на чужаков, врагов, недоброжелателей, знакомых, соседей, родственников. Каждый подозревал каждого. Всем мерещились скачущие на метлах ведьмы, дьявольские козни. Нередки были и жалобы мужей на своих жен. В те времена разрешение на развод было очень трудно получить, и мужья просто напросто оговаривали жен, обвиняя их в колдовстве, а после их казни становились свободными и могли снова жениться. Так и выходило, что обвинение в колдовстве было самым простым способом сведения счетов с недругами. Чаще всего обвиняли женщин, так как считалось, что женщины более похотливы и легче поддаются влиянию бесовской силы. Но случалось и так, что жертвами становились сами исполнители приговоров. На них доносили заключенные в тюрьмах, обвиняя палачей в сговоре с дьяволом. К даче показаний привлекались свидетели всех сословий, даже преступники и люди, лишенные прав. Охота на ведьм была весьма доходным занятием, потому как часть забранного у осужденного имущества доставалась доносчику, а чиновники и палачи получали хорошее жалованье. Не свербело у них на душе, после того, как невинно осужденных после жутких пыток отправляли на костер. И вот среди всей этой вакханалии тьмы миру было явлено чудо – расцвела красота, пусть хотя бы через созерцание смягчить огрубевшие, покрытые коростой страха и зла, души. Молва о красоте дочери золотых дел мастера кругами расходилась по городу. Светлые души радовались, глядя на нее, интуитивно страшась за ее будущее, а темные души – накапливали зависть, желчь и ярость. Уже девятнадцатую весну встречала Эльза, а сердце еще не проснулось. Другие в ее годы давно уже обрастали семьей-детишками или укрывались в монастырь от искусов мирской жизни. Многим женихам отказывали родители, не желая неволить дочь-красавицу, многих недоброжелателей приобретали с каждым отказом. А красавица к тому же слыла искусной мастерицей, перенявшей от отца все тонкости их ремесла, чем и заработала покровительство многих приближенных ко двору князя-епископа. Может, потому прощались ей ее независимость и свобода. Дом ювелира был в числе тех, что окружали площадь вокруг главного собора. Этот храм, один из крупнейших романских соборов Германии, находился на месте церкви, по преданию освящённой самим Карлом Великим. Когда Эльза подолгу отсутствовала дома, родные знали, где наверняка можно найти ее. У любимой статуи Мадонны она, коленопреклоненная, вымаливала супружество по любви. Часто ее молитвы слышал викарный епископ, кузен князя-епископа. Девичья горячая мольба вгоняла его, затаившегося в исповедальне слева, в такой жар, что ему казалось, вот-вот всполохнет деревянная решетчатая перегородка. А обильный пот на тонзуре – символе отказа от плоти и вступления на духовную тропу самоотрицания, отрицания мира – пропитывал насквозь покрывавшую его дзукетту. Если бы девушка увидела его лицо в те минуты, она бы испугалась того пожара страсти. Откуда было ей знать, скольких трудов стоило тому усмирять жаждущую плоть, преступное томление духа, какими искусами испытывал его дьявол. И когда епископу доводилось с амвона читать гневную проповедь о блуде, не о таких ли женщинах, являющихся сосудами греха, яростно говорил своим прихожанам, оставляя невысказанным, какому огромному искушению подвергала колдовская сила его целибат? Обет безбрачия предписывал соблюдение целомудрия, нарушение которого рассматривалось как святотатство. А ничего не подозревающая Эльза самозабвенно молилась еще сильней, особенно в те моменты, когда ей вдруг представлялись какие-то события, словно считываемые со шкалы времени. Девушку пугали такие моменты видений. Уже не раз являлся ей город на воде, похожий на Венецию, о которой знала из рассказов отца и по гравюре, висевшей в его кабинете. Прекрасные дворцы, прогулки на гондоле по каналам, оживленная улица, где шла торговля пряностями, золотом, тканями, кадки с зеленью на терракотовых крышах, облитых солнцем. Вот только всегда эти видения заканчивались сполохами огня, людьми, ищущими спасения в водах лагуны, и полным любви взглядом возлюбленного, скрывающимся в глубину зеленоватых волн. Молитвы не остаются не услышанными, если идут из глубины души. Пришло время пробудиться, наконец, и ее сердцу. Очень скоро Эльза увидела в компании своего брата незнакомого юношу. Они вместе учились в университете и готовились сдавать экзамен на степень бакалавра. Брат восхищался Каспаром, его обаянием, одаренностью. Этот гедонист не только знал много языков помимо логики, арифметики, геометрии, музыки, астрономии, но и славился своим пением и игрой на музыкальных инструментах. Это плодило много завистников даже в кругу его компании, когда на попойках они пускались во все тяжкие, легко переходя от колкостей к оскорблениям. Каспар был из состоятельной семьи, однако также зарабатывал частными уроками, редактировал и составлял хвалебные стихи у печатников, оплачивал квартиру и питание в складчину с товарищем. Брат очень скоро заметил влюбленность Эльзы, но на свои вечеринки ее все же не приглашали. Тем временем страсть греховная, овладевшая епископом Альбрехтом, разъедала его, лишая разума, заставляя все чаще отказываться от высшего духовного блаженства – молитвенного экстаза, приближающего к Творцу. Его мучили и услаждали помыслы, содержавшие лукавые образы. Пристрастие к ним, превратившееся во внутренний греховный навык, толкало уже к внешним богомерзким действиям. В стенах храма холодные каменные плиты пола еще помогали остуживать губительный жар, удерживать себя в руках. Но встретив красавицу в замке у кузена князя-епископа, куда она принесла новые искусно сделанные ювелирные работы, Альбрехт окончательно потерял голову. Эльза, смущенная похвалами придворных дам ее мастерству и радостная, что куплены все ее подвески и перстни, откланявшись, направлялась к выходу, когда вдруг чьи-то сильные руки перехватили ее, увлекая к смежной зале. Говорят, у страха глаза велики, а она, наоборот, зажмурилась, напуганная нападением и бешеным стуком чужого сердца о грудную клетку. Открыла, когда услышала горячечный шепот:

 – Ты околдовала меня! - Девушка с ужасом увидела человека в сутане, опустившегося перед ней на колени, никак неподобающе человеку его положения. – С нашей первой встречи ты не выходишь у меня из головы. Завладела всеми моими мыслями. Ни о чем другом думать не могу!.. Я одержим тобою!.. Сжалься!.. – покрывая поцелуями ее руки, страстно лепетал епископ Альбрехт. – Господи, да неужели это так трудно понять? Ты – дьявольская сладость искушения…

Упоминание имени Господа вкупе с дьяволом окончательно повергло ее в панический ужас, но и придало силы. Вырываясь, она сбила с его головы фиолетовую дзукетту, обнажив тонзуру в копне смоляных волос, и стала звать на помощь. В приступе ярости он рванул с груди душивший наперсный крест, разорвав зеленый с золотом шнур, и вскочил с колен, едва не поскользнувшись на разлетевшихся пуговицах от сутаны. Привлеченные шумом появились княжеские слуги и следом хозяин замка с сановниками и дамами. Поняв в чем дело, все испуганно посмотрели на архиепископа, опасаясь, что вот-вот разразится гроза, и, ожидая одного из тех приступов ярости своего патрона, которые всем внушали страх. Однако ничего подобного не произошло.

– Любые попытки использовать человеческую эмоциональность суть не что иное, как наущение дьявола! – иезуитски проговорил князь-епископ быстро оправившемуся кузену и удалился обратно в покои.  Увиденное всеми позже было истолковано как внезапная одержимость девушки дьяволом. Свидетельствовали об этом сорванный крест, рассыпавшиеся пуговицы, отброшенная дзукетта, растерзанный вид задыхающегося священника. Ее же разорванные манжеты, как и красные следы на запястьях, старательно не заметили. Конечно, у кого-то беспомощное положение девушки вызвало жалость. Но у тех же дам, восторгавшихся ее поделками, прежде не раз красота девушки вызывала зависть и раздражение. Однако не эти мелкие причины сделали их безмолвными свидетелями сцены, а страх перед разгулявшейся охотой на ведьм, охватившим повсеместным безумием.

Долго ждали домашние возвращения Эльзы из епископской резиденции. В сумерках в большой тревоге отправились на поиски. Редкие встречные ничего не могли сказать. Городские ворота перед мостом уже были заперты. Стражники не видели возвращения девушки, но за монету выпустили ювелира со слугой на мост, ведущий в сторону цитадели вюрцбургского епископа. Но их не пустили на территорию крепости. Когда через обитое железом оконце в воротах они спросили о дочери, привратник по другую сторону заверил, что ее в крепости нет. Больше спросить было не у кого. В домах за городской стеной в ночи вообще не отворяли двери без нужды. И все же судьба сжалилась над родителями, послав гонца от одной придворной дамы с известием, что их дочь под стражей была отправлена из княжеской крепости в тюрьму, где ее будут судить за сговор с дьяволом. Убитых горем родителей дома встретил взволнованный сын, возвратившийся со студенческой вечеринки. Его известие о том, что друга Каспара забрали прямо с вечеринки, перерыв все его вещи, книги, бумаги, разбив его виолу и флейту, окончательно убедило всех в грядущей беде.

Одно из мест, ставших последним пристанищем для обвиняемых в колдовстве, некогда было Монетным домом невдалеке от городской стены. Его наскоро переоборудовали под тюрьму, обложив кирпичом первый этаж деревянных построек из специального дуба и надстроив еще два в традиционном для Германии стиле фахверк. Это не было мрачным подземельем, как в цитадели Мариенберг, здесь не томились месяцами. Дело словно было поставлено на поток, отлажено. Привозили все новых обвиняемых, сколачивали в группы и… отправляли на костер. Крики, стоны, плач продолжались лишь с небольшими перерывами. Редкие прохожие, оказываясь вблизи этого приземистого трехэтажного строения с зарешеченными окнами, услышав приглушенные вопли, перекрестившись, торопливо удалялись от зловещего места. Помертвевшую от ужаса Эльзу стражники втолкнули в сумрачное подвальное помещение. Толстые своды и дубовая дверь подземелья не пропускали наружу ни единого звука. Трудно было, оказавшись в таком застенке, не упасть духом. Скудный свет коптящих факелов дополняли горящие свечи на огромном столе под деревянным крестом у стены. Девушка поежилась, зябко переступая босыми ногами на каменных плитах пола и со страхом глядя на освещенное пространство. Повсюду были разложены пугающие орудия пыток: цепи, канаты, щипцы с длинными ручками, тиски для пальцев, подушки, усеянные гвоздями. И рядом – уродливые кожаные сапоги большого размера, от одного вида которых бросало в холодный пот. Стражники грубо усадили Эльзу на табурет с деревянными шипами, стоявший перед столом, и она увидела напротив двоих в монашеском одеянии и судебного чиновника перед раскрытой книгой. Несчастная не знала, что это была настольная книга по ведовским процессам «Молот ведьм», со ссылками на отцов церкви и богословских авторитетов и советами, как допрашивать и правильно пытать ведьм. Застыв в неподвижности, мужчины в упор безжалостно разглядывали эту дивной красоты птаху, невообразимо залетевшую в стаю сумрачных ворон. Потом к ним присоединился каноник, помощник епископа, и они начали приглушенно переговариваться, цедили сквозь зубы грубые слова, качая от возмущения головами. Вдруг рядом раздался стон. Следом – скрип, бряцание железных цепей и вопль. Оказалось, они тут были не одни. Все ее внимание изначально было приковано к столу с освещенными орудиями для пыток. А поодаль вершили свои дела заплечных дел мастера, какие-то люди в черных рясах. В дальнем углу подвешенный на дыбе человек, очнулся, и прерванную пытку продолжили, ожидая, что измученная жертва, теряющая разум, наконец, готова подтвердить все, что угодно для ее обвинения. Эльза жутко перепугалась. Леденящий холод сковал душу.

– И тебя такое ожидает, если сразу не признаешься, что за красоту продала свою душу дьяволу! Какой знак он поставил на твоем теле? – разъяренно накинулся каноник.

– Мне не в чем сознаваться, мой господин! Я не сделала ничего плохого!

– Разве ты, ведьма, не действовала по наущению дьявола? Тем самым подвергла досточтимого епископа Альбрехта опасному искушению. Сорвала с него крест, намереваясь лишить его божьей защиты и благодати!

 – Нет-нет! Я этого не делала! Я не ведьма, – беспомощно отрицала девушка. – И с дьяволом, его темными делами не имею ничего общего. Помилуйте!

 – Проклятая ведьма, когда тебя будут лизать раскаленные языки адского пламени, по сравнению с которым земной огонь – прохладный ветерок, ты будешь горько сожалеть, что душа твоя никогда не сможет более воспарить на небо, к вечному блаженству. – Канонику самому понравилось собственное красноречие, которое будет отражено в судебном протоколе. – Не губи окончательно свою душу, блудница, сознайся в сговоре с дьяволом! И может быть, избежишь пыток…

 

Где злосчастной было знать, что в этой инквизиционной процедуре главным доказательством должно быть собственное признание обвиняемого, иначе приговор не мог быть вынесен. И ради этого применялись пытки. Настолько изощренные, насколько мог быть ухищренным ум невменяемого садиста. С нее сорвали одежду, со связанными сзади руками подвесив на дыбу, привязав к ногам тяжелый валун. Острая боль, от выворачиваемых суставов, прошила ее от шеи до пят. Но страшнее всего была для нее мысль, что Господь покинул ее. А разве можно было после этого оставаться жить? Перед Эльзой разверзлась бездна отчаяния. Она хватала ртом воздух, но для жизни его не хватало, и она рухнула в небытие до того, как палач взял раскаленные щипцы…

 Когда два стража приволокли Эльзу в камеру, она еще оставалась без сознания. В маленькой мрачной камере, выстланной соломой, уже находились четверо заключенных: пожилая женщина, девушка и два мальчика лет двенадцати которые сидели в углу, прижавшись друг к другу спинами. Все старались держаться подальше от той стены, откуда несло смрадом от стоявшей в углу старой бочки для отправления нужды. Через крошечное оконце под самым потолком воздух почти не просачивался. Дверь с грохотом захлопнулась. Когда  шаги стражников стихли, женщина подползла к Эльзе. Узнав в ней самую красивую девушку Вюрцбурга, она негнущимися пальцами развязала свой передник и, обернув им охапку грязной соломы, подложила под роскошные волосы горемычной. Много прошло времени, пока Эльза пришла в себя, наверное, от слез плачущей над ее бесчувственным телом женщины. Обвела взглядом камеру, увидела в окне любимое лазоревое франконское небо – дом, куда устремится скоро ее душа. Добросердечная женщина, оказавшаяся женой щеточника, представила ей дочь аптекаря и мальчишек, схваченных на рыночной площади, когда казнили стражника, у которого сбежало несколько ведьм. Саму ее схватили из-за того, что она выкрикнула угрозы соседу, а тому потом приснился кошмар. Чтобы не проходить чудовищные муки, она сразу призналась в том, что хотели от нее услышать мучители. А дочь аптекаря схватили только за то, что на крестинах племянника она одна не испугалась черной кошки, невесть откуда вскочившей на стол, тогда как все остальные помертвели от страха. Это сочли знаком ведьмы. Мальчики-подростки же вообще были беженцами из Мюнстера, так и не добравшимися до своих дальних родственников. Потом женщина поведала об уже казненных женах прокурора, бургомистра, ювелира и управляющего из одного княжеского имения, вместе с викарием собора, богатым горожанином Штайнером, музыкантом Силберану. Упомянула и о заключенных в соседней камере, дожидающихся казни: трех приезжих женщинах, мальчике-паже из Ратценштейна, повитухе, мужчине и детях. Ее рассказ прервал истошный вопль. Мальчишки в ужасе пробовали зарыться в солому. Работа дознавателей, палачей и стражников продолжалась с небольшими перерывами целый день.

Когда в камере уже стояла кромешная тьма, снаружи послышались шаги, лязг засовов. Дверь распахнулась, и в проеме появился тюремщик с фонарем. Свет упал на двух стражников с повисшим на руках мужчиной. Сердце Эльзы едва не выскочило из груди. Это был Каспар. В избитом, с висящими, как плети, руками трудно было признать красавца-студента, чьи достоинства, знание многих языков, музыкальный талант вынудили завистника из числа друзей написать донос на этого эпикурейца. Само это слово давно уже превратилось в синоним безбожника. При обыске нашлись некоторые запрещенные книжки и корень мандрагоры, как явное доказательство его колдовского умения. Студент узнал красавицу-сестру своего приятеля. Горькая усмешка исказила опухшее от кровоподтеков лицо.

– Как много бы отдал за встречу с тобой далеко отсюда, – с трудом проговорил он. – Ты не бойся того, что нас ожидает завтра. Ведь у нас с тобой впереди целая жизнь… бесконечная жизнь…

 

И девушка интуитивно поняла, что он имел в виду: эти любимые ультрамариновые глаза уже были в ее  жизни, смотрит она в них сейчас, и будет любоваться ими потом. Ее видения были памятью вечной души. Ночь накануне казни показалась почти длиною в жизнь. Припомнились детство, юность, счастливая жизнь в родительском доме. И вот теперь, казалось, все чувства покидали ее: слух – отказывалась слышать стоны окружающих в этом подземелье, зрение – зажмуривалась, чтобы не вглядываться в полутьму, в грязный каменный пол под сбившейся соломой, обоняние – не хотела, чтобы во внутрь проникал этот застойный запах беды и страдающей плоти, осязание – с отвращением отдергивала руки, ноги от снующих крыс, вкус – не чувствовала привкуса запекшейся крови на искусанных губах. Лишь одно чувство оставалось, какое являлось ее особой отличительной чертой с самого детства, – интуиция. Она вела ее по жизни, оберегая от различных непредвиденных ситуаций, случайностей, давала ей такие знания и прозорливость, какие порой вызывали страх за нее у родных. Эльза могла такое, что оставалось тайной даже для ее матери, – видеть-вспоминать свою предыдущую жизнь. Отчего же на этот раз она не прислушалась к верной интуиции, остерегавшей ее от посещения епископской резиденции? Теперь вот предчувствовала, что жизнь оборвется с ударом колокола, и душу сковал леденящий страх смерти. Слез уже не оставалось, как и надежды на освобождение от этого чудовищного кошмара…

С рассветом лязг засовов разбудил задремавших. Ужас пробрал всех до пят. В камеру вошел невысокий  человек в сутане, чьей обязанностью было напутствовать несчастных перед костром и принимать предсмертную исповедь. Судьба ввела этого милосердного человека в грязные подвалы, где томились закованные в цепи узники. Эльза, глядя на благородные черты священника, не старого, но уже поседевшего, неожиданно увидела такое сострадание, такую тоску в его глазах, вызванную невозможностью что-либо изменить в этих творящихся вокруг ужасах, что возблагодарила Бога за такой последний акт милосердия. Это был тот католический священник, с кем сами судьи только и ждали повода, чтобы расправиться, так как он часто выступал в защиту жертв судебного произвола. Присутствуя на допросах с пристрастием, видел методы, которыми добывались признания, когда обвиняемых голыми подвешивали, жгли факелами, поливали кипящим маслом и били плетьми, применяя следом орудия пыток. Самого каноника до поры спасало только покровительство князя-епископа, чувствовавшего в нем выдающуюся личность. А ведь им уже была выпущена книга «Предостережение судьям, или о ведовских процессах», разумеется, анонимно.

У городских стен на месте предстоящей казни толпились сотни людей. В землю вкопаны столбы. Вокруг них приготовлены цепи, штабеля бревен и вязанки хвороста. Народу на казнь собралось много, но все же не так, как во времена ранних процессов, когда со всех окрестностей собиралось по шесть-восемь тысяч зрителей. Тогда хозяевам трактиров и постоялых дворов выпадало изрядно пополнять свои кошельки. Теперь острое зрелище приелось. Если прежде при епископе Юлиусе Эхтере, положившем начало «настоящим» ведовским процессам, было постановлено по 15-25 осужденных сжигать по вторникам, то нынешний епископ ФилиппАдольф фон Эренберг отправлял на костры десятками едва ли не каждый день. Однако сам редко присутствовал при этом. Из его царившей над городом цитадели Мариенберг хорошо были видны кострища не только у крепостных стен, но и далеко по округе. Но на этот раз его преосвященство, облаченный в пурпур, почтил своим присутствием казнь. Толпа приветствовала его, окруженного важными сановниками и вооруженными воинами. Милостивый князь-епископ благосклонно размашисто осенял крестом собравшихся. Тут же в его свите шел епископ Альбрехт, раздираемый пожирающими чувствами ярости, злобы, обиды и мщения. Был ли вообще кто-нибудь из свиты или толпы хотя бы близок к образцу христианской жизни в смирении и целомудрии? Князь-епископ, живший в гражданском браке, имевший детей от других связей? Его приближенные, не стеснявшиеся вести праздную и распутную жизнь? Торговцы, избравшие своим идолом мамону, символ алчности и стяжательства? Или чернь в рабстве у низменных инстинктов? Возбужденная толпа, жаждущая зрелища более, нежели хлеба, заполняла всю площадь. В массе своей были те, которые радовались, что и привилегированные по жизни так же могут страдать, терпеть унижение, быть растоптаны всеобщим возмущением простолюдинов. Публичные казни вызывали у присутствующих самые безнравственные, животные чувства. Сожжение являлось захватывающим действом. Зрители впивались глазами в лица обреченных, испытывая при этом постыдную, но непреодолимую потребность увидеть в них предсмертную агонию и страх смерти. Мучительная смерть была притягательна вдвойне.

Показалась повозка с осужденными на костер. Казни детей и двух женщин не вызывали особого интереса. Но когда к столбу начали привязывать изуродованного, почти бесчувственного юношу, а девушка сама встала у другого столба напротив, толпа заколыхалась единой сплоченной массой, злорадно жаждущей унижения, поругания целомудренности и праведности самой красивой девушки города. Той, что была сердечной мечтой юношей и желанным объектом сладострастия похотливых сластолюбцев. Кого вообще трогало, что несчастная не занималась колдовством, не насылала порчу, не делала магических порошков и мазей, не участвовала в шабашах? Главное – красота предавалась поруганию. Страх, сопровождающий людей всю жизнь, наполненную частыми эпидемиями, длительными войнами, изнурительным голодомором, выматывал, деформировал психику, вынуждая людей для сохранения существования быть незаметными, серыми, непривлекательными. Красота же окружающего мира или не замечалась ими, или побуждала к вандализму. Еще со времен Реформации всколыхнувшаяся серая безликая орда врывалась в храмы, попирала ногами святыни, к которым прежде не решалась даже прикоснуться, и охотно предавала божественную красоту поруганию. И ныне явленная красота девушки вызвала желание не любоваться, а изуродовать, уничтожить. Ведь не иначе, как от самого дьявола такая красота. Впрочем, та же толпа, глядя на уродливых людей, поговаривала, что и их зачатия не обошлись без участия чертей. Хлещущие эмоции подливали масла в огонь, жадно поглощавший жертвы. Люди возбужденно кричали, что ведьмы – одна из страшных бед для народа, верили в правосудие и не испытывали никакой жалости. На красавице сразу вспыхнули прикрывающие ее лохмотья. И она на какое-то время оставалась обнаженной на виду у многочисленной обезумевшей толпы. Поодаль от черни знатное княжеское окружение с не меньшим интересом глазело на несчастную девушку. Когда язык пламени устремился от колен вверх, епископ Альбрехт испытал непередаваемые мгновения оргазма. Теряя рассудок, он наслаждался ее наготой – белыми грудями, никогда не видавшими солнца, округлыми бедрами, лоном – местом его «сатанинских желаний». Жар, охвативший его, упреждал уготованное ему адское пламя. На минуту увиденное всех повергло в ступор. И тут в наступившей тишине раздался полуденный перезвон  колоколов по всей округе. Порыв ветра спиралью закружил облако густого едкого дыма, милосердно укрыв страдалицу, окутав кошмарное действо плотной желтовато-коричневой завесой чада. Разум мученицы отказывался верить, что все происходящее не дурной сон, но ее душе, вновь почувствовавшей божественную любовь и поддержку, уже открылся путь следования к Предвечному. Неожиданный колокольный звон буквально вытолкнул заполненную страхом смерти душу из этой дурной реальности. В считанные мгновения простилась она с оглушенными горем родителями, братом, возлюбленным Каспаром и в последний миг узрела на колокольне францисканской кирхи заплаканного звонаря, вкладывавшего в набат всю боль сопереживания гибнущим в чудовищном пламени под яростные крики собравшихся. Последние и не подозревали, на какие муки обрекли свои души. Исступленная толпа взвыла сотнями глоток: «Гори, ведьма! Гори, чертова блудница, околдовавшая епископа!» Только это уже не могло причинить никакого вреда душе, устремившейся в любимое лазоревое небо. Следом взмыла и душа того, с кем они неразлучны в вечных временах. А тот, кого страшились, даже засыпая проклятьями, из-за связи с которым были казнены сотни тысяч людей, наслаждался полученной ныне и в будущем властью над всеми участниками таких злодеяний. Костры догорали, едкий смрад повис в воздухе…

 

* * *

Долго сидела в прострации Лада. Пережить прошлое воплощение – это потрясение. А для души болезненны воспоминания смертельного страха, сопровождавшиеся перезвоном колоколов. Ведь она по-прежнему всякий раз боится смерти, даже прекрасно осознавая, что это всего лишь иллюзия. Душа, хотя и помнит свои прошлые реинкарнации, страхи и обстоятельства каждого ухода, но за проживаемое воплощение успевает привязаться к новому образу жизни, чувствознаниям, отождествляет свое существование с физическим телом, каждый раз добавляя в сундуки памяти приобретенный опыт, которым потом и делится с помощью интуиции. Вот и сейчас интуиция подсказала Ладе оставить все как есть до поры до времени. Стало быть, не готова еще душа наслаждаться колокольным звоном. Просмотрев материалы по истории Средневековья, Лада нашла не только временной отрезок, но и место действия и… даже архивные следы некоторых участников тех страшных событий. Особенно потрясло, что после тех жутких ведовских процессов осталось много счетов на оплату дров, столбов, соломы, смоляных бочек, угля, просмолённых рубах для смертниц. Со школы еще памятна средневековая охота на ведьм. Но только сейчас это по-настоящему потрясло. Странное умопомрачение, охватившее тогда весь христианский мир, остается, пожалуй, одной из самых больших загадок в истории. Несколько веков Западная Европа была ареной борьбы с колдовством. И смерть собрала обильную жатву. В одной только Германии почти каждое прелатство, город, дворянское поместье зажигали костры, на которых погибали тысячи людей, обвиняемых в колдовстве. В одном только Вюрцбурге епископ ФилиппАдольф фон Эренберг организовал 42 костра, на которых были сожжены 209 человек, в том числе 25 детей в возрасте от четырех до четырнадцати лет. Общий же за пару веков баланс охоты на ведьм в Вюрцбурге немало удивляет тем фактом, что свыше 40% процентов казненных были мужчины, и среди них почти 50 священнослужителей, якобы вступивших в сговор с дьяволом. И около 300 казненных детей. Поначалу, в раннем средневековье за ересь преследовала инквизиция, позже – в просвещенную эпоху Возрождения массовый террор провели гражданские власти: светские суды, городские советы, а потом дело дошло до неконтролируемой «народной инициативы», когда толпа стала требовать суровой кары за колдовство. Под влиянием проповедей протестантских вождей Реформации людей отправляли на костер по малейшему подозрению, голословному обвинению в ведовстве, навету. На происки ведьм списывали все природные катаклизмы, эпидемии и неудачи в делах. Однако не все объяснялось только фанатизмом, злобой. Были еще алчность, зависть. В первую очередь казнили тех, кто выделялся среди горожан красотой, богатством, ученостью, должностью. История не скрыла, что «в Германии  образованные, богатые, молодые и уважаемые составляли большинство сожженных». Сто тысяч казненных – это результат совместных усилий в борьбе с дьяволом при помощи пыток и костров двух враждующих религиозных сторон: католиков и протестантов. Волна гонений стала спадать лишь в 18 веке, когда обезлюдели целые местности. А во Франконии террор прекратился к лету 1631 года. Этому послужили не столько протесты императора, сколько угрозы шведского короля Густава, уже занявшего соседнюю Саксонию, да и смерть вюрцбургского князя-епископа Фернера. Тот распорядился обезглавить своего единственного племянника-наследника по обвинению в ведовстве. Но потом с епископом, охваченным глубокой скорбью, что-то произошло. В раскаянье он учредил поминальную службу по всем жертвам ведовских процессов, и истерия пошла на убыль. К нынешнему времени историки сошлись на том, что за период преследования за колдовство в средневековой Европе было уничтожено около 200 тысяч ведьм. Сама красота была объявлена приспешницей дьявола. С уничтожением ее был, пожалуй, изведен основной генофонд красавиц. Как могло случиться такое «коллективное безумие»? Что стояло за этими событиями? Особые изыскания теологов, злой умысел властей или невежество народа? Интерес к этой теме побудил Ладу к дальнейшим изысканиям. Очень уж хотелось разобраться в сути колдовских процессов. И, оказалось, существует множество теорий на их счет. По одной из них главной причиной является целибат – безбрачие католических священников, вынужденных усмирять плоть в борьбе с преступным желанием. Инквизиция убедила в греховной природе женщины, хотя существовали же и куртуазная культура рыцарства, и всеобщее поклонение Деве Марии. По другой теории инквизицию считают инструментом монашеских орденов, которые охотой на ведьм пытались поставить женщин на место. Видимо, доминирование женщин над мужским меньшинством, выкошенным Крестовыми походами и междоусобицами, представляло опасность для церковных устоев. В Средние века, как правило, видение мира у простых людей формировали священнослужители. Они и навязали свое мировоззрение: дескать, все беды на земле происходят от дьявола и его подручных – демонов и ведьм. Позже появилась теория, что инквизиторы под видом охоты на ведьм боролись с эпидемией проказы. Потому как именно «отметины дьявола», «ведьмины знаки» были характерны для этой болезни, распространившейся в средневековье. Вот и уничтожали тех, кто имел какие-нибудь отметины. А недавно возникла еще одна оригинальная теория, которая считает, что никакого умопомрачения не было. Люди действительно боролись с темными силами, и в том числе с ведьмами. Эта концепция обосновывается тем, что как только с ведьмовством перестали бороться, в мире начали вспыхивать революции, терроризм, потому как в этих явлениях заметную роль играли женщины, словно бы превращавшиеся в злобных фурий. И в разжигании нынешних «цветных» революций они тоже играют заметную роль. И все же, как бы то ни было, ведовские процессы – самые драматические страницы истории. Сколько еще событий в ней дожидаются нашего осмысления. Нам, как правило, неведомо, в какие моменты истории мы появлялись на земле, в чем и как принимали участие. Только интуиция может поделиться с нами этими знаниями. А выстраивание отношений с ней – долгий и упорный путь духовного становления, если, конечно, не сразу подарок судьбы. Но мы можем, познавая исторические события, переосмысливать жизнь. К примеру, в проявленном интересе к какому-то моменту истории попробовать углядеть подсказку. Разве исключается, скажем, возможное участие при каких-либо казнях, в мятежах, революциях, терроре? Представьте, какие коросты можно будет убрать с души, стоит лишь признать свои неправедные действия, толкнувшие ко злу. Осознание случившихся событий, искреннее сожаление о вольном или невольном присутствии при жутких расправах могло бы помочь многим душам, вновь и вновь приходящим с таким багажом в наш мир для совершенствования. Потому как глубокое, сердечное раскаяние в совершенных грехах позволяет надеяться на прощение. Способность к раскаянию – это присутствие совести – вестницы души, интуиции.

 

* * *

Скоро предстояло принять участие в очередной книжной ярмарке, и Лада решила для себя, что, отправляясь в Саксонию, непременно проедет через Фульду. Там на старом кладбище в 2008 году была установлена мемориальная табличка: «Ваша история также является нашей историей». Это дань памяти нынешнего века 270 жертвам охоты на ведьм.

 

Есть над чем поразмышлять…