Притчи из книги «Чувства и эмоции»

 

Блуд

 

Ни одно место в городе не притягивало так своей загадочностью как усадьба Вожделения, или как с обожанием называли его – Дядюшка Во. Личность это была известнейшая, упоминавшаяся уже в древних ведических трактатах, не подвластная времени и обстоятельствам.

Таинственность была щедро разлита в воздухе и заставляла учащенно биться сердца всех приближавшихся к сплошь увитой плющом высокой ажурной ограде. Чугунные с затейливым вензелем  ворота почти всегда оставались широко распахнутыми для бесчисленных экипажей, машин, велосипедов и просто любопытствующих,  открывая дорогу к террасе с колоннами.

Огромный викторианского стиля особняк с башенками, выступами, балкончиками, со множеством узких окон самой причудливой  формы, крышей с острыми углами, в подражание готической архитектуре, по виду напоминал небезызвестный мистический дом Сары Винчестер.

Обитавшие там многочисленные родственники Дядюшки Во: страсти, желания, влечения, удовольствия, похоть, удовлетворение, сладострастие, блуд  имели много друзей и неисчислимую толпу поклонников.

Всем хватало места и для общения и для уединения. Роскошный с  богатством декора внутри и снаружи дом  насчитывал больше полутора сотен комнат. Были там и двери в никуда, окна в полу, лестницы, упирающиеся в потолок, длинные изогнутые коридоры, много эркеров и каминов.  В иных комнатах скрытые в толстенных стенах винтовые лестницы, уводили  в странное, полное мистики, подземелье с царившим там Коллективным Бессознательным.

Ныне всемирно известному Диснейленду со всевозможными аттракционами вряд ли удалось бы перещеголять  многообразие  заманчивых развлечений, наполняющих усадьбу Вожделения.

 «Всем, кто пришёл в это счастливое место: „Добро пожаловать!“» Диснейленд – это ваша страна. Здесь воскресают прекрасные воспоминания стариков, и здесь молодые могут вдохнуть вызов и обещания будущего. Диснейленд посвящается идеалам, мечтам и реальным событиям…» – такая афиша у входа в парках Диснея вряд ли могла бы отразить и толику того, что можно было встретить и получить у Дядюшки Во.

Всем известно, у Вожделения просто неиссякаемый источник радости и вдохновения,  энергия, которая манипулирует миром, жизнью, определяет почти все мотивы человека и от которой нет никакой гарантии уберечься. Малейшая неосторожность, и можно оказаться в водовороте! Ни возраст, ни болезнь, ни умеренность не уберегут от неконтролируемого влечения. Это просто настоящая магия, которая действует подсознательно.

Для всех самыми желанными часами общения были посиделки у огромного камина в центральной зале, куда стекались послушать удивительные истории, которыми делился дядюшка Во. А ему было, что поведать из множества в веках случившихся событий.

 

И был у дядюшки Вожделения любимый племянник Блуд – тот ещё проказник.

Ловкий обманщик, принимавший любой облик (будучи в женском обличии, назывался Блудь). Он являл собою две ипостаси. В первой – это был путаник, блудяга, заставлявший уклоняться от прямого праведного пути и сбиваться с дороги тех, кто сознательно или нет нарушал запреты, правила поведения в любом пространстве жизни. Сколько раз он водил человека до изнеможения, издеваясь над ним, заставлял плутать, увлекал в какое-нибудь непроходимое место. Во второй – управитель-распорядитель неиссякаемой энергии всех сексуальных утех вне норм и морали, увлекал теперь уже в распутство, заставлял потакать ему, диктуя свою волю, добиваясь удовлетворения. Многие стремились к удовольствию, ставя на первое место исполнение воли Блуда, подчиняясь его управлению.

Собственно вторая ипостась имела несравненно большую  известность. Кому как не Блуду все обязаны знакомством с Удовольствием, Удовлетворением, Удачей, Удалью и даже с Занудством - поскольку во всех них его определяющее похотливое участие.

А так как любому изначально присуще бессознательное стремление к получению удовольствия, то мало находилось смельчаков, не идущих на поводу у подобных искусителей, желаний.  

Именно благодаря удовольствию от физических ощущений не одна цивилизация потеряла себя среди постоянной нехватки любви, тоски по ней, но когда в избытке обиды, озлобленность, недовольство, зависть и сладострастие.

Потакающий Блуду грешит против собственного тела.  И если чувствам удалось взять верх над рассудком, в ожидании от переживаний, доставляющих удовольствие, от Блуда  уже ничто не защитит: ни юность, ни старость, ни болезнь. Отдаться ему, позволив завладеть сознанием, – это действительно опасно. Оттого не зря и во всех религиях вожделение считается греховным. Каждый принимает блудные помыслы, получает раны и побеждает в борьбе с ними. Если же нет, то падает.

 

А ведь был и такой слух, что Блуд – это демон, скинутый с неба, но не успевший долететь до земли и зависший в воздухе.

 

 

Вина и Стыд

 

Вина и Стыд дружили с детства и были так похожи, что их даже часто путали.

Но вот от других они всегда легко отличались понуро опущенными плечами и сжатыми кулаками. Их постоянно одолевали страхи, вызывая учащённое сердцебиение, постоянное напряжение всех мышц. Для Вины это был страх наказания, осуждения, страх не оправдать возложенные на неё ожидания, а для Стыда – страх быть покинутым, брошенным, никому не нужным.

Много времени проводили Вина и Стыд вместе, прячась ото всех, почти не включая в своё общение других. Стыд вообще не упускал случая улизнуть из поля зрения, стать невидимым. Пока был маленьким, всегда стремился спрятать лицо. Повзрослев же, обнаружил у себя накатывающее желание проваливаться сквозь землю. Это потому, что чувствовал себя словно выставленным на всеобщее обозрение, видимым для других в неподобающем состоянии, да и вообще каким-то не таким, опозоренным, никчемным неудачником. Вине были знакомы такие чувства. Только у неё переживания сопровождались тягостным ощущением себя плохой, злой, порочной. Сама себя ругая, считала, что сделала что-то не так, что не достигла цели.

Вот и было им интересно только друг с другом. Позже, правда, у Вины появилась подружка Обида, и они стали убегать от Стыда, забывать про него. Это вызывало у Стыда нечто похожее на ревность, пока не заметил, что парочку чаще стали обижать в его отсутствие. Тогда он стал опекать их. Но те и сами, обороняясь, всегда в ответ норовили искать виноватых, потому что любое страдание вызывает защитное поведение. Впрочем, Стыд сам также часто защищал себя словами: «Мне стыдно за то, что сделал, но посмотрите на других, они не лучше меня!».

Шло время, которое лишь добавляло нашим героям ощущения неполноценности, зависимости от мнения других людей и собственных заниженных самооценок. Всё это приводило к болезненным переживаниям после любых оплошностей. Причем для Вины было всё равно: случалось ли такое при свидетелях или без них, просто реагировала на муки совести из-за своего поведения. А вот Стыд всегда боялся публичного осуждения, наличия свидетелей. Негативная оценка самому себе добавляла разочарования, ощущения своей неуместности, смущения и робости. Но не мешала временами быть высокомерным и гордым. Так он пытался отделиться ото всех, чтобы прикрыться иллюзией собственной исключительности или пофигизма. Если бы не присутствие в его жизни Вины, было бы полное ощущение изоляции, отверженности, потерянности.

 

Однако в последнее время Стыд заметил, что с Виной стало что-то происходить. Она избегала общений, днями напролёт не выходила из дома, даже его сторонилась.

Он с болью отметил, как ещё более согбенными стали у неё плечи, словно от непомерного груза, как скованны движения, постоянно опущенный взгляд. А Стыду так хотелось, чтобы исчезла с её лица маска виноватости. Он пробовал расшевелить Вину, но та все больше погружалась в депрессию, винила себя во всем. Стыд видел, в какие строгие рамки загнала она себя и сама же наказывала за свои проступки.

И вот однажды наступил момент, когда Вина уже не могла больше справляться с агрессией, направленной на себя. Её бесконечное самоуничижение просто превратилось в способ восприятия мира. Стремление к самонаказанию жестоко лишало уверенности в себе, снижало самооценку. Уныние, пессимизм опустошали и отнимали энергию. Она даже призналась Стыду, что из-за постоянного самокопания и самобичевания жизнь уже не радует, что не видит смысла в дальнейшем, не верит будущему.

Собственные переживания увиделись Стыду такими пустячными на фоне горестных переживаний Вины. Он явно увидел, как депрессия поедала его подругу.

 

Кинулся тогда Стыд за советами к приятелям-знакомым. И те подсказали обратиться к Мудрости. Только вот отыскать её было не так-то просто. Уединилась та от суетности и тщеты скоротечной жизни в труднодоступные для сутолоки и беспокойства горы. Отправился к ней Стыд. Долго ли, коротко ли, но нашёл он уединение Мудрости за снежными шапками гор.

Выслушала она Стыд, участливо посмотрела на него, призадумалась.

Чувство сострадания всегда делает любые положения дел лучше. И умение сострадать не так уж просто, не является врожденным, оно формируется обстоятельствами жизни.

 

– Вижу, Стыд, ты готов взять на себя часть боли, которую испытывает Вина, чтобы ей стало лучше. Проявленное тобой сострадание может помочь вам обоим. И это твой собственный шанс развить доброту, смирение, освободиться от гордыни, обид, озлобленности, опереться на свои лучшие качества. Может, пришло время

появлению радости, да и смысла в жизни от сознания собственных возможностей в помощи другому. Многого ты о себе ещё не знаешь. Например, в тебе есть сила, поддерживающая и добродетель. И ты можешь быть добродетельным. Это значит испытывать стыд, когда ты ведёшь себя хуже, чем ты есть на самом деле.

 

Мудрость взглянула на задумавшегося Стыда.

– Ну, а Вине может помочь только раскаяние. Это, конечно, сожаление, что поступала не должным образом, но и признание, что можно бы поступить и по-другому, правильно.  Не поедом себя должна есть, а пусть это будет сознательным самоосуждением. Все ошибаются и совершают неправильные поступки. Но если постоянно грызть себя, заниматься самокопанием, самобичеванием, пытаться успокоить совесть в суете дел или самооправдании – это тупиковые пути  в уныние и депрессию. Настоящее раскаяние сопровождается радикальным пересмотром своих взглядов и системы ценностей. Это всегда умоперемена. Она открывает будущее.

 

Поблагодарил Стыд Мудрость, низко поклонился и поспешил обратно к Вине. Он знал теперь, что скажет ей и как поможет.

Отныне Стыд и Вина будут сдерживать других от неблаговидных поступков, помогая избавляться от отрицательных личностных качеств, побуждать к выполнению должных обязанностей по отношению к другим и жизни. Вина будет помогать исправлять ошибки, будучи терпимой к себе и окружающим, а у Стыда просто не будет одновременно присутствовать в жизни и недовольство собой, и недоверие к другим.

 

Вместе они будут давать много сил и энергии, которые можно направить не на подавление чувств, а на преобразование мира вокруг.

 

 

Гнев

 

Давно это было. Жила-была семья в радости и согласии. И росли там два брата: старший Умник и младший Озорник. Их матушка дохаживала последние дни, готовя сорванцам в подарок сестрёнку Надежду, когда случилось непоправимое.

Каждому свой срок отмерен: кому ухода, а кому прихода. Мать не успела даже на дитя полюбоваться, как душа её отлетела. Горе обрушилось на семью, пробуя каждого на крепость.

Удар для отца. Но нажитая долгими годами мудрость облегчила потерю философским пониманием бренности существования. Да и обязательства за детей не оставляли места унынию, хотя и укрепляли в жестокосердии.

Потрясение для старшего брата, который впервые узрел и понял скоротечность жизни, неумолимость смерти, забирающей самого дорогого человека.

Эмоциональный  шок у младшего брата, оказавшегося в плену у негодования, которое словно окатывало кипятком несправедливости. Жизнь вдруг отобрала «незыблемое», ценное, ушла почва из-под ног, а в душе, решившей, что весь мир ополчился против, закипела на всех злость,

А нового члена семьи, не одарившего ожидаемой надеждой, приняли как Досаду.

Жизнь продолжалась. Глава семьи ещё больше по уши погрузился в заботы.

Умник совсем в себя ушел, так что даже брата в свой внутренний мир не допускал, забаррикадировавшись взращиваемым эгоизмом.

А Озорник люто на всё и на всех обиделся. Особенно рассердился на судьбу, так как уже не чувствовал себя в безопасности без матери, впервые ощутив страх за своё существование. Ведь он остался без материнской любви, которая прежде нежно снимала с него дрожащие одежды опасений и эгоизма. Упреки к Создателю всё более превращались в претензии к его Промыслу и разрастались в неуважительное отношение. Гнев рос в бунтаре, заполняя его, вытесняя доброту и радость, которые мать с любовью вложила. И очень скоро забылось его прежнее имя, уже не отражавшее сути, поменявшись на новое – Гнев.

Бешенство, возмущение, вспыльчивость, раздражение, ярость и злопамятность стали окружением в сиротстве. Дальше – больше. Когда пришла пора чувственных ожиданий, он временами ещё маскировал агрессию в надежде получить энергию любви. Когда ожидания не оправдывались, Гнев загорался, словно спичка или вдруг в нём оживал вулкан. Темперамент характера не мог служить оправданием, всегда готовый неистово вырваться наружу, заливая всё вокруг лавой негатива и пеплом разрушения. Страстный спорщик, злопамятный, жаждущий отмщения – он слышал только своё ущемлённое эго, потому самомнение, самолюбие, завышенная самооценка были частыми причинами обидчивости Гнева. Легко быть спокойным и снисходительным, когда тебя все хвалят. Малейшее же замечание сразу обнажает нутро.

Временами Гнев был, словно одержим бесами. Стал губить отношения, судьбы близких, а потом и тех, кто попадался навстречу. В иные моменты вдруг осознавал, что его куда-то несёт, но остановиться уже не мог.

Родные давно сторонились его от греха подальше, уж больно злостью переполнен. Только сестрёнка Досада за него цеплялась и боялась далеко отходить. Так и стали они самыми близкими на всем белом свете.

Вот только у Гнева было всегда слишком горячее дыхание, распирал его жар внутренний, да так, что Досада рядом тоже распалялась. Всё зло его было в неуёмной и неконтролируемой силе – энергии разрушения и саморазрушения.

Ах, как бы гасило охлаждающее действие Души, которая помогала бы Гневу разумно и взвешенно воспринимать его такую эмоционально-чувственную природу.

Но от неё, как и ото всего другого, зорко и хищно стерегли его Злоба, Враждебность и Ярость, не оставляя одного без присмотра ни на секунду. Они без спроса поселились у него, окрутили своими чарами недовольства, страха, нетерпимости, раздражения, вины и даже стыда, и каждая старалась взять верх над соперницами.

Когда Гнева охватывала Враждебность, мог накричать, огрызнуться на домашних, возвести хулу на Создателя. Когда же побеждала Злоба, она проникала в его сердце. Тогда оба изнывали от безмерного самолюбия. Он заметно глупел, слышать ничего не хотел и злопамятно выжидал случаи для мщения. А вот когда им овладевала Ярость, это переходило в неконтролируемое бешенство, исступление.

 

И такое зло от этих эмоций по сию пору…

 

 

Гордыня духовная

 

Жил один мудрец. К нему многие обращались за советами и помощью, приходили послушать его беседы с учениками. Он щедро делился своими знаниями, обретённым опытом, доступно излагал о мироустроении, законах жизни, задачах воплощений душ на земле, обладал даром целительства. Этот кладезь премудрости был приверженцем одной научной школы, часто и помногу рассказывал о цели их учения, расширяя круг последователей. Правда, порою резко высказывал суждения о некоторых духовных практиках, мировоззрениях, не соглашаясь с иными точками зрения.

Достаточно категоричен был он и в оценке греховности людской, усложнявшей жизнь и являвшейся серьёзной преградой на пути духовного восхождения. Особо мудрец не жаловал Гордыню, вокруг которой помимо других библейских грехов – Гнева, Алчности, Зависти, Блуда, Чревоугодия, Уныния – толпились ещё и Высокомерие, Эгоизм, Равнодушие, Нетерпимость, Тщеславие. Он отмечал присутствие Гордыни практически у каждого, как и во многих жизненных коллизиях и не упускал случая бичевать этот главный из грехов человечества. Его суровые проповеди помогли многим. Сколько их было, кто, критикуя, самоуверенно полагали, что уполномочены судить других, и никоим образом не видели в том проявление гордыни. А были и такие, кто упрямо считали себя единственными, кто знали, как всё делать правильно, и выполняли всё сами лишь потому, что никто больше не может сделать это также хорошо. Другие, не соглашаясь с очевидным, создавали оправдания для себя, будучи неспособными признавать себя неправыми, игнорируя советы мудрых.

Любое проявление Гордыни – это демонстрация заносчивого узкого взгляда на мир, иллюзии, созданной через человеческое эго невежеством и духовной слепотой. И уж непременно Гордыня там, где есть рассуждения о том, что один человек лучше, чем другой, или один прав, а другой неправ.

Мудрый старец считал своей задачей показать все сокрытые проявления этого вездесущего греха. Особенно для своих учеников, имеющих духовный стимул быть совершеннее, развить своё сознание, быть ближе к Богу – источнику существования, открыть тайны природы, а вовсе не стремление выделиться среди других. Ибо люди вольны выбирать как духовный рост, так и погружение в пучину зла и греха.

 

И однажды приснился мыслителю сон. Огромная площадь, запруженная народом, равно жаждавшим как хлеба, так и зрелища.

Мудрец в окружении своих учеников поднялся на сооруженный помост, по обе стороны которого увидел собранные здесь узнаваемые образы людских эмоций и чувств. И даже тут среди них соблюдалась чёткая иерархия: кто-то был на виду, а кто-то укрывался в их тени. Со всех сторон взоры собравшихся непременно упирались в самую авторитетную заносчивую Гордыню.

Когда людской гомон поутих, мудрец неистово яростно принялся обличать Гордыню, особенно упирая на её себялюбие, гонор, хвастовство, изворотливость. В этот раз он превзошёл самого себя. Да так, что от его указующего перста и гневной критики, поддержанной собравшимися, их бурной реакцией, выкриками, рукоплесканиями, надменная Гордыня неожиданно в слезах бежала прочь.

 

Усталый, но довольный своей проповедью и радостью, казалось облегчённо вздохнувших, людей, мудрец возвратился домой. Ученики оставили его одного, да он и рад был ещё раз насладиться своей победой над главнейшим грехом, своей бескомпромиссностью. Но неожиданно навстречу вышла очаровательная незнакомка, смутно напоминавшая кого-то. Выказывая глубочайшее почтение, приветливо пригласила к трапезе. Весь вечер гостья была учтива и предупредительна, и общение представлялось сплошным удовольствием – он по обыкновению делился мудростью, а она не пробовала перебивать его.

Однако, выслушав о событиях на площади, заинтересовано спросила:

– И не жалко изгнанницу Гордыню? Так ли уж она зловредна, ведь её присутствие всегда раскрашивает другие эмоции, а многим даёт и мотивацию для  успешных свершений?

Мудрец был удивлён таким крамольным вопросам и пустился в разъяснения, что избавление от Гордыни необходимо и нельзя упускать шанс для многих раз и навсегда от неё отделаться. Ему-то она не капкан, а вот для других – очень даже хитроумная западня.

– Вы вполне правы. Любому видно, как вы достаточно ответственны за свои мысли, слова и поступки перед другими. Ведь все ваши слова и рекомендации опробованы, прожиты вами в буквальном смысле. Невозможно упрекнуть вас в отсутствии ответственности. И наработанной мудрости достаточно уже, чтобы расширять полученные знания вашей Школы, распространять их, да к тому же не искать новых.

 

– Успела заметить, – продолжала дальше гостья, – как вам чуждо чувство любви к себе. Ведь что есть для вас главное? Конечно же, ощущение «нужности», важность признания ваших заслуг. Опять-таки, через отражение других, их преклонение перед вашей мудростью получаете удовлетворение, хотя вполне осознаете, что управление или контроль над другими всегда тешат тщеславие. Охотно разделяю и ваше убеждение, что информация дается для избранных, не для всех.

 

Мудрец с нескрываемым удивлением посмотрел на неё, пытаясь разобраться, что стоит за её комплиментами, виртуозно, искусно, словно бальзамом, умащивающими душу.

 

– А ведь я знаю, – не умолкала между тем собеседница, – что есть слово, которое страшит вас, если сорвется с ваших уст. Слово «не знаю». Почему? Ведь вы уверены, что знаете человека, можете предположить его поступки, так как вам хорошо известна психология эгоизма. Вами уже достигнуты вершины мудрости, и наверняка ощущение, что знаете всё о людях, приносит удовлетворение, и ваше любомудрие общепризнанно. Потому вас называют учителем, просветлённым.

 

Мудрый старец внезапно поймал себя на мысли, что уж очень медоточивы слова прелестницы.

–  Любезная гостья, а тебя-то как величать, такая всеведущая чаровница?

– Духовной Гордыней зовут меня те, кто смог близко завести знакомство со мной.  А от своей сестрицы Простогордыни отличаюсь тем, что не со всяким имею дело. Это ей достает обычного поклонения, зависти, а меня привлекает прельщение и возможность пленения духовно продвинутых людей. Моей сестрице интересны глупцы, фанатики, эгоисты-себялюбцы, жадные до благ. А я если и привечаю жадных, так тех, которые жадны до знаний, до информации, до методик духовных. К тому же я ведь дружна со многими мистиками и религиозными деятелями, о которых упоминали ещё христианские подвижники, считающие меня ловушкой самоуничижения.  К слову, близко я знакома и с небезызвестным вам падшим ангелом, чьё непомерное самопочитание и самолюбование, толкнуло противопоставить себя и прямо пойти против воли Создателя. Хотя иные считают его возгордившимся ангелом, павшим на уровне духовной гордыни за собственные идеалы, при этом из чистой любви к Богу.

 

В проявившемся самодовольстве Духовной Гордыни, её непомерном тщеславии мудрецу неожиданно предстали накрывшая его духовная слепота и собственное духовное невежество, в котором, как оказалось, он пребывал. Причём все это в образе хищника внутри него, лакомящегося не только энергией мыслителя, но и энергией окружающих. Раскрытая драконова пасть оскалилась на старца улыбкой чаровницы.

Ужас и ошеломление поначалу навели оторопь на мудреца. Но чем более глубок и пронзителен был взгляд в себя, тем заметнее съеживалась и медленно отступала Гордыня.

И вот уже удалось вырваться из сна. Сердце колотилось в такт с вопросами «как так случилось?», «что исказило его восприятие духовных истин?», «как глубоко он увяз в самомнении?», «какую медвежью услугу оказал он своим ученикам поспешными безоговорочными суждениями?».

Выпил старец студёной воды, призадумался.

Так вот какая она коварная духовная прелестница. Это же пребывание в иллюзорном неосознании в себе гордыни, постоянное ощущение собственной избранности, исключительности, непомерное тщеславие. И в ряду её качеств – духовная жадность, желание охватить необозримое, рассеивание усилий на множество проектов. Вот только к Служению это не имеет никакого отношения.

Воистину, тем, кем овладела Духовная Гордыня, нелегко дается отслеживать и свои эмоциональные реакции – гнев, обиду, раздражение на все обучающие уроки, преподносимые стремящимся к духовным высотам. Так или иначе, надлежит пройти испытание на чувство собственной важности, истинного достоинства и отнюдь не в привычном человеческом  понимании. У поднявшихся на высокие духовные уровни есть дар – знать, предсказывать поступки эго. И тут поджидает западня. При ощущении себя учителем, знающим всё о людях, возникает иллюзия информированности во всём. На самом деле эта одна из величайших иллюзий Духовной Гордыни  идёт от страха перед неизвестностью, который просто завуалирован под психологическую маску, прозванной знанием человеческой природы. А ежели у такого мыслителя возникают ощущения, что познал и увидел достаточно, и мало что может ещё удивлять – так это духовная усталость. И она просто блокирует творческую, да и сердечную энергии.

Легко Сизифовым камнем скатиться с тропы восхождения, думая, что вы лучше, чем другие, относясь к ним с позиции всезнайки, торопясь с жёсткой оценкой чего-либо, что не согласуется с вашими убеждениями. А скорости ему добавят ещё и самоуверенность, неспособность признавать, что вы не правы, стремление взять всё под контроль и управление другими.

 

Заполненная раздумьями ночь подходила к рассвету, но погружённый в мысли мудрец не замечал этого. Много ещё тонких проявлений Духовной Гордыни, заманивающих в капкан, открылись ему. К примеру, осуждение других точек зрения, учений, образа жизни и идеологии других людей – это ведь так заносчивая особа защищает от расширения миропонимания, пытаясь убедить, что другие люди живут неправильно. Потому и не предполагалось доверия к их знаниям. Да и вообще, когда полученных знаний достаточно, уж лучше их расширять, зачем изучать и распространять новые.

Или также часто встречающийся признак Духовной Гордыни – уютное удобное привыкание, что уже и перемен особых не нужно и всего достаточно уже изучено. Какая-то консервативность по отношению к новым знаниям-методикам. Не пошёл дальше – остался почивать на комфортных привычных лаврах.

Духовная Гордыня страшна в своей изощрённости. А потому и кара за неё гораздо сильнее. Только вот Создатель не карает. Ему просто не виден крепко опутанный сетями Гордыни. Куда тогда послать помощь?  Вот и получается, наказывает себя сам человек. Неужто, только болезнь и может основательно встряхнуть, чтобы осыпалось всё надстроенное эгоизмом и гордыней в нашем сознании.

Так можно ли одолеть гордыню, помочь себе? Для этого нужна честность, смелость и безжалостность по отношению к себе самому.

Духовная Гордыня может быть преодолена мудростью, обретённой просветлением. Просветление же приходит только через знание. А уж его-то можно получить только через смирение. Если кто-то пребывает в Гордыне, то смирение – самая далёкая вещь от их разума. Когда любой человек беспристрастно видит все вещи и осознает божественное равенство всех существ, он обладает противоядием Гордыне.
Теперь будет что сказать просветлённому мудрецу ожидающим ученикам о многоликости каверзной Духовной Гордыни. Он назовёт им лучший внутренний определитель гордыни каждого – это проверить, насколько тот обеспокоен чужой гордыней.

 

 

Из-за горной гряды поднялось солнце, великодушно плеснув золотистыми брызгами на готовый к новому дню и новым изменениям город.

 

Жадность

 

Жила-была бездетная Корысть. Много чего у неё в доме было, а вот смеха детского не доставало. Чего она только не предпринимала, только все усилия понапрасну.

Задумалась тогда она крепко: может, чего-то в ней самой не достает? Ну, там любви бескорыстной, тепла сердечного, заботы не о себе. И пошла к мудрецу за советом.

Тот увидел сразу и взгляд цепко охватывающий, оценивающий, и рук нетерпеливое движение от желания что-то поиметь.

 

– Все больше думаете, голубушка, о том, чего у вас ещё нет. Наоборот надо бы: есть то и то, пятое-десятое, чего бы им не поделиться? других порадовать? пора уже отдавать научиться! Может, потому и дитя не спешит, чтобы ему жадным не родиться.

 

Прислушалась Корысть. Щедрее стала, добросердечней. А там – и материнство наградой. И так уж стало приятно это новое ощущение от родной долгожданной кровиночки, что решила – этим своим личным делиться, уж точно, не станет. Больше ничем делиться не будет. Все – теперь только ребенку.

Как мудрец предрёк, так и случилось. Родилась Жадность.

Чем больше подрастала, тем больше ей всего хотелось. Родительница игрушками, нарядами, деликатесами закидала – не высвободиться. А крошке всё мало. Уже и бока округлились, ушки из-за щёк не видны. Колобком по дому каталась, да только свободного пространства от вещей всё меньше становилось.

Мать налюбоваться не могла, восхищалась ею ежесекундно, любила безмерно. А Жадности хотелось также и от других любовь получать. Да только друзей как-то и не водилось. Однако же воздыхатели личную жизнь разнообразили, но всё потому, что Жадность не хотела чего-нибудь из опыта взрослой жизни упустить, не досчитаться. Очень уж любви хотелось настоящей, да всё никак не удавалось заполучить её.

Но, видно, пришел срок и для такого жизненного урока. Влюбилась Жадность всем сердцем. Да так, что испытала ранее незнакомое чувство – делиться с любимым, со всеми, с целым светом радостью своей немереной.

Избранника звали Эгоизмом. Он, правда, гораздо старше был, да к тому же женат. Да только видно в браке с Гордыней что-то разладилось, потому что все в округе стали поговаривать о его романе со Страстью. Больно было слышать о таком Жадности, но решила всё одно дожидаться своего часа, хотя сызмальства ожидание желаемого и терпение давались с большим трудом.

Только уж верным-то Эгоизм вряд ли можно было назвать. Разве мог себя любимого постоянством обременять? Не утаиваемые воздыхания Жадности привлекли внимание ловеласа, польстили. Ох, и много же чего кинула к его ногам Жадность, даже впервые всю себя отдать не пожалела. Вот только не собиралась она его больше ни с кем делить. Алчна была до его улыбок, комплиментов, объятий. В своём чрезмерном желании обладания не заметила она, как перестали устраивать Эгоизма границы их отношений, её стремление полностью владеть им и притязания на чувственность, удовольствия, влечения возлюбленного. Самовлюблённому и самодостаточному Эгоизму нужно было не обременённое времяпровождение, возможность выбора досуга, свободное и комфортное личное пространство. А пространства-то едва для самой Жадности хватало. Скупой она не была. И это подтверждали множество нарядов, подарков, которыми баловала любимого. Где-то среди всех этих развалов вещей затерялись и впрок набранные детские вещи с игрушками, так и не получившие своего владельца, оставшегося в химерных мечтах. Ну что же, присвоить заведомо чужое не получилось, чужой муж своим не стал.

 

Опять любимые Жадностью сумерки накрыли город. Свет включать не хотелось, иначе взору сразу предстанет, как давно не было генеральной уборки, когда хотя бы что-то сдвигалось, убиралось с захламленных мест, расчищая место последующим. Жилище её давно напоминало этакий безразмерный сундук, до верха набитый всевозможными вещами. Дорогие наряды известных модельных брендов заполнили шкафы вперемешку с одеждой из дискаунтов, драгоценные украшения с бижутерией захватили бесчисленные шкатулки и ларцы, фирменная электроника с азиатским ширпотребом заняла мебель и стены, уникальные альбомы по искусству, придавленные сверху комиксами и любовными романами, оставили не так уж и много места несметным безделушкам на стеллажах.  Много чего нахватала и успела позабыть, но не оттого, что припрятала. Просто в таком неорганизованном и захламленном пространстве трудно было что-то отыскать. Проще заново купить.

Не заметила Жадность, что жизнь её, по сути, стала адом на этом складе товаров. Если прежде хотя бы возникало желание немного навести порядок, то сейчас  рядом нет того, ради кого захотелось бы такое сделать. Впрочем, и в воспоминаниях такой же сумбур, такая же свалка эмоций из конфетно-букетного начала, страстно-упоительного времяпровождения, шокирующе-ревностных поисков следов измены, истерично-унизительного расставания.

Как же до слез обидно, жалко себя, что вот так приходится коротать время у несостоявшегося семейного очага и вспоминать все неосуществленные намерения, просвистевшие мимо.

Потакая всем прихотям, желаниям, мечтам, Жадности своевременно не открыли истины – ничто нового не придёт туда, где среди старого ему не будет места. Будущего не стоит дожидаться там, где прошлое до краёв заполнено лишними эмоциями, воспоминаниями, вещами.

 

 

Собственно вещи, как и их оплата – это всё энергия, которую нельзя ни удерживать, ни присвоить. Ею можно только делиться, поддерживая тем самым закон равновесия. Может, опыт ошибок привлечёт мудрость, которая подскажет перестать себя жадно жалеть, а попробовать освободить и пространство жилища, и пространство жизни от заразительного вещизма…

 

Зависть

 

Яркий луч, не остановленный шторой, заставил зажмуриться и спугнул сон. Комфортного перехода ото сна к яви не было. Привычное раздражение уже караулило у изголовья. 

Солнечные брызги отражались  в зеркалах и хрустальных подвесках светильников, озорно осыпаясь  на причудливо выложенные мраморные плиты, ещё не все заставленные бесчисленными произведениями искусства.

Из всех знакомых чувств и эмоций одна Зависть обладала таким роскошным особняком, заполненным немыслимым количеством воплощённых желаний.

Всё диковинное, что появлялось там, приносило лишь короткое удовлетворение, которое тут же сменялось алчным стремлением заполучить чего-то другого. 

Залетевшая оса, привлечённая пряным запахом изысканных букетов, досаждала жужжанием. Будто нарочно  из парка в раскрытые окна вторил ей стрёкот газонокосилки, распугавший привычное кваканье любимых жаб.

Словом, день не задался. Бледно-зеленоватый цвет лица, вечно поджатая ниточка губ выигрышней смотрелись в хмурую пасмурную погоду. Недовольство было обычным состоянием Зависти вот уже не одну тысячу лет. Не то чтобы возраст сказывался – по сию пору востребована и актуальна. Мало кто мог бы похвастаться таким количеством поклонников.

Первым, кого она увлекла, был Люцифер. Вскоре за ним последовал смуглый, черноволосый с недобрым прищуром завидущих глаз – Каин, посчитавший, что его жертвоприношение не было оценено по достоинству, и так позавидовавший своему добродушному брату Авелю,  что переступил границу Согласия с Богом, став первым братоубийцей. Ну а дальше уже и остальные пошли чередом. К примеру, братья, продавшие Иосифа в рабство, Сальери, поговаривают, не простивший Моцарту гениальности, плеяда коронованных особ и не только, из зависти совершивших убийства родственников, чтобы завладеть троном. Покопавшись в памяти можно вытащить  множество воспоминаний, когда, завидуя, люди творили  беззакония, в первую очередь по отношению к своим бессмертным душам.

Зависти нравилось считать себя неотъемлемой частью человеческой натуры, одной из востребованных чувств. Она и её свита, состоящая из Ненависти, Предательства, Интриги, Сожаления о чужом благе, Раздражения и Уныния, на протяжении веков  наполняли сердца и души людей. И получалось, что все в той или иной степени подвержены этому греху. Ведь только самодостаточный человек может жить, не сравнивая себя с кем-то: свои успехи – с чужими, свои достоинства – с достоинствами других людей.

 А у остальных всегда найдётся какое-то количество потребностей, которые проблемно удовлетворить, или амбиций, страдающих от чужого превосходства. Тут же спешит на помощь Эгоизм, убеждающий, что  промахи и недостатки не от собственной слабости и лени, а от несправедливости судьбы, которая вместо нас почему-то облагодетельствовала других.

Может, потому и долгожительствует коварная Зависть, оттого что с лихвой питается  энергиями неиссякаемых эмоций своих подопечных, им самим сокращая отмеренное время пребывания в жизни, о чём многие так и остаются в неведении. А она смакует ощущения, которыми беспрерывно наполняется. Их предостаточно: кого-то мучит зависть к одарённому таланту, у кого-то – скорбь по благополучию успешных,  кто-то, отягощённый комплексами под завязку, завидует лёгкости окружающих, кто-то изнывает от зависти к красоте или гармоничным отношениям, а  кого-то просто слепит от радости счастливых людей, грызут достижения других.

Зависть ненасытна и всеядна. Скажем, для неё обычное завистливое чувство в какой-нибудь социальной сети к успешной эмиграции – это что-то вроде порции традиционной овсянки у англичан. Или взращиваемые телевизионной рекламой завистливые желания навязываемых товаров – как непременная чашка утреннего кофе. Достаточно постная пища – обычное завидущее чувство к благополучию соседа, недруга.

Однако Зависти по душе было изысканное лакомство – когда кто-то заставлял завидовать себе, стараясь вызвать восхищение у других или доверительными речами возмущать спокойствие в их душах. К примеру, мало супермодели  заставить каких-то толстушек завидовать её стройной фигуре, а вот довести до булемии своих коллег по цеху – изыск – как необычный острый вкус – имбирь в шоколаде. Или взять политика, окрылённого подскочившим рейтингом, вызывающего до инфаркта острейшее чувство зависти у доселе успешного соперника, но споткнувшегося на каких-нибудь реформах.

К таким  Зависть питала особую трепетную слабость. Они привносили в её жизнь моменты возбуждения. Априори радости или праздника не было в её природе.

 

 

 

Интуиция

 

 

Когда Творец вдохнул жизнь в своё создание, то добавил в помощники шесть чувств – Обоняние, Осязание, Вкус, Слух, Зрение и Интуицию. Все трудились в поте лица, кроме очаровательной Интуиции. Она нередко оставалась без дела и потому скучала, мысленно уносилась в другую реальность, наслаждаясь своей исключительностью. Жизнь стремительно развивалась, оставляя у обочины тех, кто не вписывался в её ритм и необходимость. Потом настали трудные времена для выживания, и пятеро чувств стали самыми незаменимыми помощниками у человека. А Интуиция, всё чаще оставалась невостребованной, её не тревожили за ненадобностью. И совсем скоро она впала в депрессию, путая уже, где явь, где грёзы. И, наконец, случилось так, что Интуиция заснула беспробудным сном. Повздыхали, попечалились чувства, сколько могли, а потом создали для спящей Интуиции усыпальницу далеко-далеко, чтобы ничто не могло потревожить её сон. Шло время. Появилось множество других чувств, эмоций – и помогающих, и мешающих устоявшейся жизни, однако уважение к пятерке старейшин сохранилось. И вот однажды молодцу Инсайту привиделось во сне одно сакральное место – хрустальные покои, где  почивала в забытьи прекрасная таинственная Интуиция. И захотелось ему разыскать этот мираж. Долго ли коротко ли, но нашёл он усыпальницу. Вот только разбудить красавицу ну никак не получалось. И тогда воззвал он к Творцу: отчего такое прекрасное чувствование должно находиться в спячке, когда все вокруг так закоснели в своём материализме, привязанные к мирским благам, что ощущают себя свободными только в грёзах. Услышал его Мироустроитель и решил дать ещё шанс своим созданиям, чтобы возвращенная им Интуиция стала для душ проводником, открывающим каждому собственный микрокосм. С той поры повсюду появляются путешествующие рука об руку Интуиция и Инсайт, напоминая людям, что не только материальное главное в жизни, что существует некая другая реальность, в которой ничто не исчезает даже с прекращением физического существования. Они выводят всех ищущих на дорогу познания не только законов Бытия, но и себя самих в первую очередь. Остальные чувства не сразу, без большой охоты, но стали признавать их верховенство. 

 

Любознательность и Любопытство

 

Жили-были у тётушки Мудрости  две племянницы-двойняшки. Обеих Любавами звали. Тетушка в них души не чаяла. Смышленые, энергичные и добродушные. Всё в их руках спорилось.

Старшая Любава, потому как родилась на несколько минут раньше сестры, была самая прилежная. Как никто в их окружении она много читала, имела живой интерес ко всему, что может дать новые впечатления и знания. Всё старалась узнать лучше родословную, события истории, отразившиеся в судьбах семьи. Когда увидела, что тетушка ведёт дневниковые записи, поинтересовалась, возможно ли будет когда-нибудь прочитать их.

Младшая же, непоседа, не искала знаний по книжкам, а любила допытываться: что и как. Она тоже много расспрашивала о родне, только её больше интересовали отношения между родственниками, кто был самый красивый, кто самый богатый и успешный, были ли в семейных преданиях какие-нибудь жуткие тайны или любовные истории и что такого тетушка пишет в своём дневнике, закрывая его потом в секретере. Её жгучий интерес подстегивался подглядываниями и подслушиваниями.

Много размышляла Мудрость, как сталось, что сестры внешне одинаковые как две капли воды, были совершенно не похожи друг на друга по складу ума. Одна она различала их не по виду и голосам, а по вопросам, какие они задавали. Оттого и прозвала старшую Любознательность, а младшую – Любопытство.

 

Быстро летело время. Ладные, статные расцвели Любавы. Отбою от женихов не было. Насмешницы, иногда подменяли друг друга на свиданиях, забавляясь смущением кавалеров, когда те до сумасшедшего сердцебиения не могли узнать свою зазнобу. Сколько бы так ещё продолжалось, да только вот случилось сёстрам влюбиться в одного задержавшегося в их краях странствующего пилигрима. Этот чужеземец всюду приковывал внимание своими повествованиями и обширными познаниями. За многие годы скитаний он столько всего повстречал на своём пути.

Сёстры готовы были часами слушать его – очень уж пришёлся по душе обеим Любавам. Да и странник обратил внимание на сестёр-красавиц. Приглянулись они ему, общение с ними доставляло удовольствие. Удивляло пилигрима, что их путали, принимая одну за другую. Сметливый ум сразу увидел разницу между Любознательностью и Любопытством. В долгих странствиях набирая жизненный опыт, он вместе с тем изучал многие характеры, закономерности и коллизии взаимоотношений.

Так в Любознательности его привлекала открытость души и разума, активный интерес к окружающему миру, явлениям, людям, готовность прислушиваться и учиться у них. Даже увидел в ней собственный ненасытный голод: узнать и понять всё, что можно о жизни, себе и окружающем мире, стремление к приобретению новых знаний. Ведомо ему было, что такое страстное желание не приходит просто так: оно требует терпения и решимости думать, размышлять над сложными вопросами и не пугаться даже затянувшихся ответов на них. Потому радовало в Любознательности увлечение саморазвитием, вызывавшее охоту меняться, становиться лучше. Она привлекала в общении своим интересом и вниманием к собеседнику, а главное – доверием по отношению к жизни и окружающим людям. Это, несомненно, качества доброго человека, ведь злоба и любознательность несовместимы.

За младшей сестрой также было интересно наблюдать. И в ней странник подметил бессознательное стремление к познанию, любовь к неведомой истине. Только вот чем надёжнее была сокрыта эта истина, тем сильнее всепоглощающий интерес. Однако он знал, что наибольшее любопытство связано с глубоким и ненасытным желанием овладеть неведомым. И если у изучающего науки такое было побудителем смелости отойти от сложившихся убеждений и вступить в полный неопределённостей и сомнений мир, то у многих других лишь породило привычку простого подглядывания в замочную скважину. Всё же для Любопытства вот такой приятный волнующий интерес – вряд ли добродетель. Ведь стремление выяснить в подробностях, зачастую малозначительных, что-нибудь новое, вызнать что-то, знать чего не имеешь права, быть осведомлённым о чужих грехах и тайнах, по сути, оскорбляет право ближнего знать то, что ему одному принадлежит. Бесцельная пытливость бывает виновнее осуждения какой-нибудь слабости у другого. Но для Любопытства дотошность в узнавании секретов всегда была приятной  и волнующей. Пилигрим же уклонялся от её пытливых расспросов, как не поддерживал  и разговоры из праздного любопытства, хотя искренний интерес и добродушие младшей сестры всегда располагали к ней.

А с Любознательностью ему нравилось делиться знаниями, своим пониманием жизни, воспоминаниями о паломничестве к сакральным местам. То, что старшей сестре уделялось больше внимания и времени, конечно, вызывало ревность у младшей, провоцируя злость и желание, уж лучше чтобы чужестранец поскорее исчез из их жизни.

 

Совсем скоро пришло время следовать страннику дальше. Сердечно простился он с сёстрами, унося в памяти их самое доброе к себе расположение. Однако подспудно пытался разобраться в появлении у себя какого-то нового чувства, побуждавшего к знакомству с собственным сердцем.

Да только сёстрам нелегко далось расставание с любимым пилигримом. Наблюдая за ними, раздумывала тетушка, как-то скажется на их судьбах полученные сердечные раны, сколько времени понадобится на их заживление.

Любознательность долго смотрела вслед страннику с крепостной стены, пока тот спускался в долину и не исчез за излучиной реки. Она перебирала в памяти его рассказы об устройстве мироздания, законах жизни, общении единомышленников и понимала, что любовь для неё – прежде всего награда, хотя и трудное испытание.

Если чувство может привязать человека к месту, посягнуть на его свободу, стало быть, это не любовь настоящая. А Любознательность любила всем сердцем, потому понимала и принимала образ жизни странника, благословляя, молилась за его долгий путь.

 Любопытство же проревела до заката солнца, потом взглянула в зеркало на припухшие веки и подумала, неужели от любви бывает этакая боль. Неужто сердце пилигрима не сжималось от подобной боли в минуты расставания? Что же делать ей со своей любовью, если от неё такие страдания? Как с этим можно смириться? Разве эгоистично желать и добиваться взаимной любви? Очень любопытно, как её сестрица чувствует разлуку с любимым. Как эта любознайка принимает и объясняет для себя крушение надежд и будущее без пилигрима? Или у них какая-то общая тайна?

Успокоившись, Любопытство взглянула на раскрытую книжку «Консуэло». Ей всегда были любопытны любовные романы. Но совсем не привлекало изучение психологии отношений с другими людьми: об их мотивах, действиях и ценностях. Как-никак, в жизни впереди ещё много интересных событий, и стряхнув переживания, поспешила Любопытство к некогда оставленным ради чужестранца друзьям.

 

А Мудрость подумала, глядя на Любознательность: разве иногда жизнь не разводит двоих только для того, чтобы показать обоим, как они важны друг для друга…

 

Надежда

 

Каждому путнику, вступающему в жизнь, Создателем даётся кладь, полная самого необходимого – Радость, Дружба, Успех, Любовь, Счастье, Терпение и Надежда – с непременным условием научиться пребывать во всех этих состояниях.

И вот пока Путник с интересом оглядывал  приветливые лица, на всю жизнь запоминал чёрточки самого родного лица, прислушивался к радостным восклицаниям присутствующих, а главное – нежному шёпоту знакомого любимого голоса, ягодицами осязал шлепок, а потом ладошкой – трепетную тёплую грудь, впервые обоняя и пробуя на вкус материнское молоко, посланные ему в сопровождение дары решили обозначить приоритеты.

 

–  Я вместе с человеком с пелёнок, – сказала, улыбаясь, Радость. – Ведь дети умиляют своим появлением и сами купаются в родительском восторге. Огромный мир вокруг вовсе не страшит, потому как рядом самый надёжный человек – мать. И всё – в радость! Тепло материнских рук, улыбка, солнышко, череда зим-вёсен. Подрастая, дети охотно делятся жизнерадостностью, познавая на деле – чем больше отдавать, тем больше становится! Они в восторге от закадычных друзей, от школьных успехов, первой влюблённости. А дальше по жизни, если получилось саккумулировать свет в душе, будут радостные отклики новым ощущениям, достижениям. Ведь с радостью в сердце человек осветляет всё вокруг. И поверьте, запасы у меня огромные, постоянно пополняются из вселенского банка, лишь бы оставалась способность радоваться дню, погоде, впечатлениям, путешествиям. А то ведь случается и так, – вздохнув, продолжила она, – к старости неразделённая, не подаренная радость захлёбывается в сетованиях на судьбу.

– Думаю, и я ничуть не меньше нужна, – добавила следом Дружба. – Без меня человек одинок. Только со мной возможны глубокие, искренние отношения, полные общих интересов, единых жизненных позиций, доверия, преданности, постоянной готовности в любой момент прийти на помощь, когда просто получаешь удовольствие, бескорыстно доставляя приятное другому. Дружить – это делиться тем, что для самого важно, будь то время или тайны, собственность или чувства. Это желание позволить другу участвовать в том, что дорого. Истинный друг – огромный приз.

 

Все согласно закивали.

– Вы что реально считаете, что можно обойтись без меня? – вступил в разговор слегка заносчиво Успех. – Что за жизнь без достижений в делах, учёбе, без признания у поклонников-поклонниц, без общественного уважения? Я просто необходим для поддержания психоэмоционального состояния. Бывает так, что меня пригоршнями черпают поначалу, а уж к старости могут и не вспоминать. Но случается и по-другому: головокружительный триумф в полной мере приходит на склоне лет, чтобы было удобней почивать на лаврах. А скажите-ка: кто из вас дольше меня остаётся в людской памяти, когда уже и человек уйдёт из жизни? – горделиво заключил Успех.

– А мне кажется, что вы все упускаете из виду моё главенство! – сердечно пожурила спорщиков Любовь. – Разве не я усиливаю ощущение полноты жизни? Деятельная, бескорыстная и даже жертвенная я помогаю обрести смысл существования. Что может быть главнее для человека? Оправданность бытия!

 

Призадумались над её словами. Ведь и, правда, Любовь – душевный отклик, чувство глубокой симпатии, устремлённость и привязанность к другому человеку. И только она таинственным образом сплетает судьбы в единый сюжет, который логике не поддаётся.

 

Радость охотно поддержала:

– Конечно, это с помощью Любви люди приносят друг другу свой мир, чувства. Только она милосердна, долготерпива, без эгоизма, зависти, раздражения и гордыни, доверчива, без зла, неразлучна с истиной и надеждой.

– Любовь, отнюдь не даёт безмятежности. Она волнует и потрясает всех, – воскликнуло Счастье. – Вот только редко бывает так у человека, что любимый для него является предметом служения и благоговения, без посягательства на его свободу, становление.

– Да, если из жизни уходят ощущение света, красоты, энергии, значит, в душе любви недостаточно, – согласилась Радость. – Если недополучил человек в детстве любви, то потом и всю жизнь тратит её с оглядкой, прижимисто.

– Однако всего полно даётся человеку при рождении, – добавило Счастье, имевшее, правда, как никто, обыкновение иссякать. – Между прочим, многие считают, что я есть смысл и цель жизни, основное назначение и венец человеческого существования. Согласитесь: родиться изначально здоровым – уже счастье. Жить в радости – счастье. Как можно дольше оставаться с самыми близкими – счастье. А счастье от настоящей дружбы, от полноты и осмысленности жизни, от внутренней удовлетворённости, от осуществления своего призвания?

– Да, счастье – это состояние, при котором души пребывают в спокойствии и гармонии с окружением,  – кивнула Радость.

– А также желание того, чем обладаешь, а не обладание тем, чего желаешь! – следом продолжил Успех.

 «И правда, понимание счастья зависит куда более от того, как встречаются события жизни, чем от природы самих событий», – подумало Терпение, не торопясь вступать в полемику. Уж оно-то знало, как нелегко людям принимать происходящее, быть терпеливыми в ожидании перемен дел к лучшему.

Мысли добродетельного Терпения не укрылись от присутствующих. Успех тут же со знанием дела пояснил:

– Бесспорно самообладание – это форма мужества, стойкое перенесение боли, беды, скорби, несчастья в жизни. Это не пассивность и не означает проигрыш.

 – Правда, случается, – ответило Терпение, – что путают меня и мою маску, под которой прячется равнодушие, безразличие, чёрствость, даже угодничество. Бывает, ведь кто-то терпит по необходимости, кто-то – из чувства страха, кто-то – из угождения, например, ради карьеры или наследства.

– Ваши выдержка и кротость – это всегда мудрость, умение сохранять радостный дух, когда слишком много печали, – взволновано сказала Радость.

– Мудрость, конечно, нарабатывается с годами, но как вытерпеть невзгоды, предательства друзей, крах любовной связи, обошедший стороной успех? – не смолчала Дружба. – И вот ведь закавыка – с годами терпения нужно всё больше!

– А когда и оно иссякнет, как быть? – поинтересовалось Счастье.

 

В ответ Терпение обняло сидящую рядом молчаливую Надежду, на которую все тотчас обратили внимание.

 – Знаете, это она поддержка стремлению каждого убедить себя в том, что желаемое сбудется, – с нежностью проговорило Терпение. – Надежда просто необходима для человека, за неё хватаются как за соломинку. Особенно когда разум говорит, что дело плохо, и сердце это знает, но не хочет смириться с неизбежным. Мы с ней рука об руку.

 

– Я всегда рядом с человеком, – подтвердила  Надежда. – В детстве как убеждение в безграничности времени впереди, когда можно что-то оставлять на потом, в юности – фантазии о будущей жизни; позже – недоверчивая уверенность в успехе, в любви, во взаимности. Надо только человеку уметь объяснять неудачи временными причинами, чтобы не оставалось ощущения беспомощности. А то ведь люди, утратившие надежду, либо успокаиваются, пребывая в иллюзии, либо замыкаются в отчаянии. Даже если неоправданно небережливо растрачены надежды, как бы то ни было их всё равно ещё достаточно, чтобы поддерживать у человека интерес к занятиям, к жизни.

– Да, Надежда всегда на стороне тех, кто верит в меня, – прибавил Успех.

– И всегда приходит на выручку тем, кто верит в нас, – поддержали Любовь и Счастье.

– Я ничто без веры, помогающей человеку бороться с трудностями, преодолевать страдания, скорби, – приветливо улыбнулась всем Надежда.

 

Долго ли, коротко ли продлится земной путь, но приблизится неизбежный момент исхода. Вот в преддверии его и можно узреть исполненную картину жизни Путника: получилось ли пребывать во всех дарованных состояниях, успешно ли?

Это только в известном мифе у Пандоры на дне ящика осталась лишь Надежда.

А для уходящего Путника – заслуга, если в помощь сохраненной Надежде, чтобы облегчить час исхода, останутся ещё и  Радость, Любовь, Терпение, Дружба.

 

Сама же Надежда, наделённая безграничной любовью, становится поводырём для души Божьей, возвращающейся  к своим небесным пенатам.

 

Обида

 

Супруги Эгоцентризм и Уязвленность долго оставались бездетными. Поначалу они испытывали растерянность и огорчение, а потом уже – недовольство, претензии к судьбе и злость. Очень уж оскорбительно, когда дом – полная чаша, да без наследников. И передать некому свои представления о жизни, парадигму, даже свой консерватизм вместе с накопленным опытом.

Немало времени прошло, пока, наконец, родилась у них дочь, которую нарекли Обидой. Гордые и самолюбивые родители придерживались весьма строгой системы ценностей, которая, правда, заметно ограничивала их представление о мироустройстве. Однако ничто не могло заставить их усомниться в правильности взглядов. Своими предубеждениями, подозрительностью, оценочными суждениями они и дочери с детства привили столько условностей, что заложили в её сознании такую программу, о разрушительной силе которой и не подозревали. В своем себялюбии особой заслугой считали воспитанное в Обиде безоговорочное следование стереотипу справедливости. Родительское наследие заметно повлияло на её восприятие реальности и сделало вне сомнений уязвимой даже для собственных иллюзий.

 

Обида быстро подрастала. Очень скоро она научилась подмечать, что не вяжется действительность с впитанными идеальными представлениями о том, как другим надлежит поступать по отношению к ней. Обиде и в голову не приходило, что не всегда её требования были выполнимы, что у всех есть свобода воли и выбора как вести себя в той или иной ситуации. Зачастую Обида была в недоумении от того, что многое шло вразрез с её мнением, как должно быть правильно, и постоянно обижалась. Ей-то казалось, что она всегда справедлива и в поступках, и в оценках. Посему, когда общалась с другими чувствами и эмоциями, считала, что есть все основания для критического к ним отношения. Ведь они оставляли неоправданными ожидания, заставляли страдать от их действий. Такое искажённое видение других мешало взаимодействию с окружающими. Обида вспыхивала, стоило им повести себя не так, как ей хотелось. И чем сильнее испытывала к кому-нибудь чувство привязанности, тем сильнее обижалась на него. Это отнюдь не помогало во взаимоотношениях. Мало у кого была охота терпеть Обиду, и круг друзей-приятелей заметно сужался. Все одно Обида никак не могла отказаться от постоянного оценивания других, считая, что имеет достаточно на то оснований. Досада и переживания были её реакцией на собственное заблуждение относительно действительного положения дел. Только вряд ли она о таком догадывалась, потому как была во власти гордыни и пагубного себялюбия. Не было в ней ни любви, ни смирения, ни кротости, ни мудрости. Вся такая правильная и благоразумная Обида испытывала удовлетворение от сравнивания с другими. Ведь так сладко чувствовать себя неизмеримо лучшей среди окружающих. Ей  все больше нравилось обижаться, причём даже безо всякого повода, этакая сладкая горечь от обидчивости. В подсознании основательно укоренилось страдание от неоправданных ожиданий, а её обидчивость, ставшая  визитной карточкой,  хорошо помогала манипулировать другими. Словом Обида получала даже удовольствие от смертельной обидчивости. Какое же оно было засасывающее, злокачественное и погибельное.

Единственной близкой подругой у Обиды оставалась Вина. Обеим  многоцветная и сложная картина жизни виделась примитивной чёрно-белой, простой и ясной. Их роднила одна общая черта – извечный поиск виноватых, опять-таки противодействие обиженных. Да чего уж говорить: любое страдание вызывает защитное поведение.

 

Как долго бы ещё такое продолжалось, только однажды Обида вдруг почувствовала что-то зародившееся в ней. Иное злое, агрессивное стало рушить её равновесие. Это новообразование в ней, душащее и разъедающее изнутри, мало-помалу стало овладевать ею, подпитываясь от постоянной сильной обидчивости. Самонадеянность сыграла злую шутку с Обидой. Поняла та, в конце концов, что обидчивость – это состояние её души. И именно она гложет внутреннее жизненное пространство, помогая зародившемуся чудовищу разрастаться, чтобы в один неожиданный момент оказаться хозяином положения.

Страх поначалу вверг Обиду в панику, отчаяние. Увидев разверзшуюся бездну, проснулся инстинкт самосохранения. Вот тогда у страдалицы и появился шанс спастись, только бы поторопиться избавиться от обидчивости. Не медлить, распрощаться с чувствами оскорбления, уязвленности, пересмотреть свои иллюзорные жизненные установки, отступиться от деструктивных принципов, однозначно отказаться от  прежних своих преимуществ – осуждения и чувства собственной правоты. Самое же кардинальное искоренение обидчивости требует безусловного прощения обидчиков.

 

Что же рано или поздно, но наступает пора набираться истинной мудрости, чтобы меньше находить поводов для обид и не всякую причинённую другими душевную боль считать умышленной. И лучше избегать засорять память обидами, а то там может просто не остаться места для прекрасных мгновений, составляющих дивную мозаику жизни. 

 

Самоуничижение

 

Немного времени минуло с той поры, когда на карнавале, устроенном  Завистью для чувств и эмоций, завязался умопомрачительный роман Эгоизма и Страсти. Оскорблённая, супруга Гордыня долго делала вид, что всё это её не волнует. Впрочем, она и мысли не допускала, что такая шалость мужа, очередная интрижка, может повлиять на их брак, чересчур уверена была в своем превосходстве. К тому же Гордыню больше занимали собственные новые ощущения от долгожданного плода, зародившегося в ней. Да и свою приятельницу Страсть хорошо знала – уж слишком скоротечны были у той романы, на которые супруг Азарт не очень-то и обращал внимания, даже провоцировал их, подолгу пропадая то в казино, то на скачках.

Однако последовавшая беременность Страсти явилась неприятным известием для всех. К тому времени пресыщенному Эгоизму уже стала досаждать излишняя привязанность Страсти, безудержно посягавшей на его волю, желания, время.

Неуёмное пылкое влечение подрывало силы, замахиваясь на самочувствие, которое было для Эгоизма первостепенным. И вдобавок стали раздражать терпкие головокружительные запахи окружавших Страсть пионов и орхидей, соперничающих с его любимыми нарциссами. А ведь он в первую очередь ценил свой комфорт и ради прежнего устраивавшего жизненного уклада, подуставший от страстных отношений, повинился перед супругою Гордыней, милостиво простившую измену. В положенный срок появилась у них дочь Высокомерие. А когда через пару месяцев и Страсть преподнесла Эгоизму ещё одну дочь, назвав неожиданным именем Самоуничижение, предопределившим дальнейшую судьбу малютки, это уже мало растрогало себялюбца. Потому рассчитывать на его участие в судьбе этой дочери вряд ли стоило. 

Самоуничижение – бастард, и в собственной семье не находила признания. Азарт не одаривал ребенка вниманием и, даже наоборот, уклонялся от возможного общения. Мать, поначалу страстно занимавшаяся малышкой, очень скоро переключилась на новый объект обожания, препоручив дитя няньке Критике.  И подрастающий ребёнок быстро понял, насколько условной являлась любовь в их доме. Малышка боялась не соответствовать предъявляемым к ней требованиям. Вместе с тем у неё росло и укоренялось ощущение себя маленькой и незначительной, может хоть так удалось  бы заполучить пусть малую толику расположения к себе родителей.

Наученная нянькой приносить извинения по поводу и без повода за всё, что делает, Самоуничижение, опережая всех, порицала себя за малопривлекательный вид,  нерешительную походку,  невнятную речь и за всегда потупленный взгляд. Чтобы избегать боли и разочарований, она искала прибежище в бездействии и неприметности, проявляя покорность и застенчивость.

 

Время шло, и Самоуничижение, обеспокоенная внешностью,  неприспособленностью, отсутствием веры в себя, да и возрастом, всё глубже переживала свою беспомощность и крушение надежд. Как и отчего возникло неосознанное стремление к принижению собственной значимости? Как теперь уйти от сомнений в нормальности психики и здравости ума, когда угнетена ощущениями никчемности и обречённости? Как избавиться от постоянного обвинения самой себя? Что уж тут говорить о способности к соперничеству?..

Вот уже рассвет на пороге понимающе сочувствует очередной бессонной выматывающей ночи. Даже физическая усталость от круговорота мучительных вопросов не помогает забыться в дрёме.

Ох, как права единственно близкая ей сестрица Высокомерие: доколе продолжать мучить чувство собственного достоинства вечной неудовлетворённостью собой? Сама-то она всегда высоко несла голову, выказывая убийственное пренебрежение к самоанализу, горделиво и надменно выглядела на фоне безропотной сестры Самоуничижения, являвшей противоположность униженностью, смирением, ощущением вины. Она постоянно укоряла бедняжку за опущенные плечи, угодничество, покорность и упадок духа, насмешничала над её единственным положительным качеством, никак не присущим самой – скромностью.

Сколько можно хранить воспоминания о прошлых неудачах, опасениях и быть неспособной даже обратиться за помощью? Гордячка настойчиво твердит страстотерпице о том, что та основывается на ошибочной самооценке. И боязно той признаться себе, что в глубине души звучит-то заносчивый голос, наполняющий ощущением права подвергать осуждению поступки других.

 

Самоуничижение и сама много думала, можно ли обуздать эти мучающие её качества, превратив их в источник дополнительных сил и веры в свои возможности. Однако не приходило в голову, что истинная скромность не терзает, а возвышает. По-настоящему скромный человек не испытывает сомнения в собственных силах, оттого и способен добиться всего, что считает для себя достойным. А если ставить себе в заслугу врождённую скромность, значит позволить губительному яду самоунижения проникнуть в душу.

Надо что-то делать. Во-первых, следует перестать стыдиться себя. Поверить, что интересна для других, способна разрешать вопросы, которые ставит жизнь. Потом научиться принимать похвалу и комплименты и отказаться от привычки приносить за всё извинения. Нужно использовать любую возможность, чтобы расправить крылья души, постоянно самоутверждаться, отмечая свои успехи. И уж, конечно, не упиваться чувством правоты, заранее предсказывая себе неудачу.

 

Лучи солнца добавили алого цвета в зарю, даря подсказку, каким ярким можно сделать день. Стоит только заняться творчеством. Ведь оно вполне станет той основой, на которой можно уже строить здание уверенности в своих силах. 

 

Совсем неважно насколько могут быть развиты творческие способности, ибо главное – удовлетворение от их применения, помогающее подняться с колен и посмотреть вверх.

 

Страсть

 

Некогда Азарт и Страсть вполне ладили между собой. И хотя пора влюблённости уже прошла, они по-прежнему оставались интересны и привлекательны друг для друга.   Ему очень нравился её взрывной характер, безудержная эмоциональность. Всякий раз Азарт испытывал несказанное удовольствие, видя, как загорается она – будь то от его прикосновений или от вертящейся рулетки в казино. А Страсть обожала его лёгкость, запальчивость, заразительность, темперамент, была в восторге от того, каким отличным заводилой он был. Их особняк был притчей в языцех не только из-за дурманящего аромата роскошных орхидей и пионов. В часы сиесты, например, рискованно было приближаться к нему, чтобы потом с пунцовыми щеками стремительно уносить ноги от будоражащих кровь чувственного воркования и страстных стонов, долетавших наружу.

Но после случившегося события – карнавала, который устроила коварная Зависть для чувств и эмоций, – не только у них одних, но и других жителей этого необыкновенного города что-то пошло наперекосяк.

Завязавшийся тогда умопомрачительный роман Страсти и Эгоизма привёл к тому, что порознь они уже не могли существовать. Общим для них было самолюбие, над которым трудились и гордость, и тщеславие, и ненасытная алчность обладания. 

Они и сошлись на том, что оба бурно отдались удовлетворению собственных пылких желаний. Страсть и без того эгоистична по своей сути, а теперь её импульс души, беспорядочный и самозабвенный стал вообще неконтролируемым, непослушным разуму. А Эгоизм всегда видел во всём лишь средство, условие для достижения острых страстных впечатлений. Чувство любви подменилось пылким влечением, которое порой, не очень-то разбирается в способах удовлетворения своих желаний.

Они так неистово искали наслаждения в своём бытии, среди преходящего и непостоянного мира, что такое можно сравнить с болезнью, с наваждением.

 

И поныне Страсть и Эгоизм партнёры в чувственной интрижке, влияя абсолютно на все поступки и на сами отношения в целом.

 

Страх

 

Некогда жило племя могучих и бесстрашных воинов. Они были настолько неуязвимы, искусны в ратном деле, что ни разу ещё не проиграли ни одного сражения. Все боялись их: и люди, и звери. Они жили отдельно от женщин, которых просто не подпускали к своему становищу. Охота снабжала пищей, а набеги – добычей – оружием, одеждой, утварью. Они сами взращивали себе смену из маленьких мальчиков, время от времени оставляемых перед их лагерем женщинами, с которыми также время от времени против природы было бы не иметь дело.

Однажды дозорные обнаружили женщину, сидящую поодаль ребёнка, по обычаю оставленного перед рвом. Тот оглядывался с любопытством по сторонам, но стараясь не упускать мать из виду. Когда приблизились, чтобы забрать его, малыш так задрожал и зашёлся плачем, что мать птицей подлетела к нему, заслонив ото всех.

Много раз, успокоив его, она отходила в сторону. Но с каждым приближением воинов, мальчуган вновь едва не терял сознание от крика, покрываясь холодным потом.

Видно, настал черёд что-то поменять в уставе племени. И они впустили в свой круг мать ребёнка – первую женщину, переступившую границу запрета.

 

А  необычный ребёнок с удивительно огромными, но часто зажмуренными  глазами был настолько пугливым, чутким, что вздрагивал при каждом шорохе листвы, хрусте ветки. Гром и молнии просто вселяли в него ужас, а страх перед смертью во время огненных ритуалов погребения павших воинов доводил его до обморочного состояния. За бесчисленные испуганные «ахи» прозвали его Страхом. Никак не получалось обучить его ни воинскому делу, ни искусству следопыта, ни преодолению опасностей, угрожающих его жизни.

Женщина же оказалась неплохой помощницей: постепенно разгрузила их с домашней работой, стала обустраивать их быт, добавлять какое-то разнотравье в пищу, помогать выхаживать раненых в схватках с врагом или зверем и даже принимать участие в жизни воспитанников племени.

Переняв изрядную долю бремени забот, тем самым создала предпосылки к появлению и развитию других занятий. Кому-то по душе пришлось животноводство, кому – земледелие, кому – гончарное или кузнечное дело. Иные даже стали предпочитать ремёсла ратному делу.

Вот только принесла с собой женщина и другое: трудноопределимые предчувствия, ожидание недобрых событий, опасения, переживания, сомнения, недовольство, претензии.

Смелость и мужество исчезают там, где в воспитании подменяются действия мужской силы. Излишняя осторожность или осмотрительность стали оборачиваться трусостью.

Смельчаков поубавилось. Все меньше было резону жертвовать жизнью. Множились привязанности к благополучию, удовольствиям, опасения за жизнь, за хозяйство, за близких.

И случилось, что случилось: стали на свет появляться дети уже в их становище. И не только мальчики. У Страха появились братья-сестры – Испуг, Тревога, Трусость, Паника, близняшки Фобии.

Все они отлично чувствовали опасения матери за их жизнь, её внутреннее состояние, при грозящих реальных или предполагаемых бедствиях. Приобретённые уже от рождения чувства беспокойства и страха стали инстинктом самосохранения, оповещая об опасных ситуациях, побуждая к поиску защиты, а иногда и к бегству. Ведь это помогало выживать в таком неспокойном мире.

 

С той поры много воды утекло. Страхи прижились, завоёвывая жизненное пространство.

Было время, Страх даже оказал в обществе большое влияние на развитие такого критерия, как нравственность.

Ныне же в обществе потребления давно потерян  страх ответственности за моральные устои. Все охвачены общим чувством беспокойства, каждый прикипает к своему благополучию и боится лишений, потери социального статуса.

Страхи, опасения, испуг подавляют, и люди застревают в чувствах одиночества, отверженности, подавленности, угрозах самоуважению, ощущениях собственной неадекватности.

 

В этой россыпи страхов есть главный – Страх, связанный с самой сущностью человека. Это страх перед смертью, перед неумолимым временем, перед бессмысленностью самого существования человека. 

 

Уныние

 

Надолго жителям города – чувствам и эмоциям – запомнился, карнавал, устроенный недоброжелательной злокозненной Завистью. Задуманная ею интрига дала возможность участникам пожить под чужой маской в мире тайн и авантюр, когда смешались реальный мир и фантазия. И не нашлось никого, кроме покинувшей бал-маскарад Любви, кто бы отказал себе в удовольствии немного расслабиться, примерить другие непривычные чувства и закружиться в бешеном ритме карнавальной вседозволенности, ощутить себя немного сумасшедшим, повеселиться так, чтобы не краснеть за какие-то свои эмоции, поступки, мысли и слова. А когда уже исчезли нерешительность, скованность, неуверенность, весёлое распутство, сбивая с толку, позволило шагнуть за рамки приличия, увлекая в приключения и флирт, очень скоро перетасовав прежде сложившиеся пары.

 

На ту пору Шёпот и Меланхолия только поженились и неохотно согласились прервать уединение медового месяца. Однако феерическая возбужденная атмосфера карнавала стремительно увлекла и их, а потом и коварно подшутила над молодоженами.

Упустив из виду супругу, Шёпот, не тратя времени даром, в костюме балагура приник к ушкам увлекшей его очаровательной насмешницы, под маской которой скрывалась пленительная Лень. И вот они уже в поисках укромного местечка в оранжерее ненароком потревожили опередивших их Меланхолию и Сна, которых и вовсе невозможно было узнать под овладевшими ими масками страсти и азарта.

Случившийся карнавальный вихрь оставил заметный след в судьбах многих чувств и эмоций. Завязавшийся роман возможно и дольше бы забавлял Меланхолию, только вот неожиданная беременность громом повергла в шок и погрузила в уныние.

От любящего супруга не укрылась её удрученность. Но узнав причину, Шёпот был шокирован и уязвлён приключением жены. И хотя сам был не без греха – у него случилась интрижка с Ленью, всё же решил удалиться, пока раскаявшаяся супруга не разрешится от бремени.

Уныние – дитя карнавала – появилась как укор для Меланхолии. Даже добрые участливые приятели сочувственно отводили порицающие взгляды, но при всём при том не придерживали осуждающие языки. Покровительство Зависти помогло скоро пристроить малютку в приют, где под попечительством монахинь росли такие вот нежеланные дети. А Шёпот и Меланхолия через некоторое время вообще уехали из этих мест, постаравшись навсегда забыть злополучный карнавал.

В  укрытом от мира монастырском приюте малышка Уныние и провела свои детские годы. У неё не было подруг. Она сторонилась всех. Разве что привратница Жалость иногда выслушивала её грустные рассказы о будничных переживаниях, сновидениях, пессимистические мечтания. Правда, и Сон время от времени навещал обиженную судьбой незаконную дочь, пробовал развеять её удрученность и печальное настроение обещаниями грядущих радужных перспектив возможного замечательного будущего. Только это случалось всё реже, потому как многочисленные знакомые постоянно посягали на его время и внимание.

Наступившее взросление не привнесло ярких красок в продолжавшуюся будничную серую жизнь Уныния. Она не собиралась принимать постриг в монахини, как другие воспитанницы. Ей не понятны были ни их сосредоточенные на молитве лица, ни радостные ожидания причастия, адвентов, рождественского праздника, ни любовь в глазах, обращённых к алтарю, ни восторг от песнопений, псалмов, хоралов.

Всё вокруг казалось серым и сумрачным. Угрюмость, недоверие, обидчивость не давали возможности радоваться игре солнечных лучей в витражах часовни, бездонной лазури голубого неба, белоснежным шапкам окружающих альпийских гор, ярким краскам монастырского цветника, звонкому смеху молодых послушниц, мешали увидеть доброту в глазах настоятельницы и монахинь. Как тут ощутить присутствие и ласковое участие Бога в её жизни? Копились обиды на судьбу, на зависимость от уставного распорядка, на укрывающие от внешнего мира сумрачные монастырские стены. Всё это взращивало досаду, недовольство, осуждения всех и вся и влекло в искушение прекословия. Но Уныние оставалась жить там, так как не было куда идти, да и вообще, желания что-либо менять в своей жизни. Она уже давно исполняла работу привратницы, но даже возможность разглядывать жизнь за воротами монастыря не вызывала у неё интереса.

 

Однажды мимо ворот проехал экипаж, в котором привратница углядела красивую молодую особу. Что-то в незнакомке так привлекло Уныние, что она просто вышла за монастырские ворота и отправилась следом. Дорога привела к давно пустовавшему старинному замку. Молодая женщина оказалась его наследницей. Удивившее появление незнакомой девушки из соседнего монастыря, рассказанная ею история жизни тронули хозяйку замка Депрессию. Неожиданно для самой себя она пригласила девушку в компаньонки.

Депрессия – дочь Страха и Хандры, с детства укутанная опасениями и ожиданием непредвиденных обстоятельств, выросла не столько в родительской любви, сколько во всеобщих переживаниях опустошённости жизненного пространства. Она унаследовала от дальней родственницы этот замок в глухомани, где мечтала укрыться ото всего: прежней жизни, сердечных ссор и неурядиц, вероломных друзей и докучливых близких.

Депрессия давно заметила, что общения всегда добавляли подавленности и удручённости. Оттого она и избегала вступать в новые отношения. И была удивлена собственному предложению, сделанному неожиданно появившейся девушке.

Так и случилось, что они просто не могли не сблизиться, так как обе оказались схожи характерами, подозрительностью, уязвлённостью, разочарованием, горечью нереализованных судеб. Им было о чём говорить подолгу, а потом слезами поливать несбыточные мечты и надежды израненных душ, всякий раз убеждаясь в оправданности опасений. Обеим нередко приходило на ум – уйти от отчаянных переживаний в другой, возможно, совершенный неведомый мир, казавшийся им более надёжным и свободным от обид и удручённости.

А ведь каждая была для другой тем зеркалом, в котором можно при желании углядеть все черты характера уродливо искажающие их существование. Однако желания-то и не возникало. А стало быть, и подсказки чем помочь себе, что изменить – не получить. Но ни та, ни другая, даже не пробовали выбраться из пелены собственных чувствований, всё больше увязая в апатии и безысходности, находя подтверждение неизменности уготованной им судьбы. Понемногу печаль снедала их сердца, сокрушала силы души каждой, доводя до крайнего изнеможения, порождая ещё большее недовольство, раздражительность, отчаяние, не оставляя никаких надежд. Горечь от обиды на жизнь лишь подслащивалась убеждённостью в правоте разочарований, хандры и пессимизма…

 

 

Да возможны ли с депрессией и унынием радость, свет, разноцветье жизни? 

 

 

 

 

 

Улыбка

 

***

Какой-то год назад мы были в растерянности от захватившей всех и вся пандемии. Реальная жизнь вдруг стала иллюстрацией каких-то фантастических романов и фильмов: опустевшие улицы городов, на редких прохожих поглядывают из витрин закрытых магазинов безучастные манекены… население покорно укрывшееся за масками, упрятанное по домам, но погруженное в пучины интернета… ползучий страх от коварного вируса. Общество в растерянности, раскололось на пессимистов и оптимистов, на подчинившихся обстоятельствам и вольнодумцев. Закрытые границы, замерший туризм. Но всех объединяла надежда, что все скоро непременно как ночной кошмар рассеется.

Однако своим чередом времена года, а с ними новые волны карантина, локдауны, запреты на свободное передвижение, общение. И вот уже следующая вторая весна. С тестами, прививками, с паникой от растерянности правительств, с диктатом фармацевтических компаний, с навязываемой кем-то глобальной подвластности. А в социуме всеобщее желание, чтобы возвратилось, как было прежде. Да только не получится, да и нельзя возвращаться к прошлому. Стало быть, надо учиться жить в новой реальности, стремиться увидеть какие-то новые законы условия жизни в социуме. Только бы не терялись добропорядочность, добросердие, добродушие, а с ними и радость от общений, пусть ограниченных, свободоущемляемых… только бы не разучились улыбаться даже за масками…

 

 

УЛЫБКА

Однажды одно примечательное семейство пополнилось новым членом. По разному встретили рождение малышки Улыбки старшие сестры: ироничная Усмешка, злорадная Ухмылка, глупая самодовольная Полуулыбочка, и совсем взрослые братья: всегда высокомерно настроенный циничный братец-Сарказм, злобно-насмешливый, желчно-язвительный Сардонический Смех и пренебрежительный неудержимо громкий Гомерический Хохот. Однако мягкая отзывчивая Малышка быстро стала неожиданным украшением привычных серых будней семейства, даже всеобщей любимицей, легко примиряющей зачастую бескомпромисных и недоверчивых сородичей.
Большую часть времени Улыбка проводила в играх с присматривающими за ней Губами. Они охотнее причмокивали от удовольствия, когда она малышка резвясь открывала любившие укромное место Зубы, чем кривились от издевок презрительной Усмешки и недоверчивой Ухмылки. Щеки тоже любили поддерживать забавы Улыбки. Добродушно сострясаясь от смеха, они с расторопно избегали напыщенности Сарказма или кривляния Полуулыбочки.
Нос всегда с любопытством наблюдавший за семейными взаимоотношениями, тоже попадал под обаяние проказницы. Ее лёгкий характер, готовность с радостью мелькать повсюду, вызывали приятные завихрения, заставлявшие трепетать крылья носа. Он рад был лишний раз не морщиться от язвительности или досады прежде таких привычных в их семействе.
Расшалившись Улыбка могла летать от одного Уха до другого. Тогда следивший всегда за порядком строгий патриарх семейства Лоб пробовал удерживать ее в границах, супил Брови, да только и они вскидывались, разлетались от переносицы, поддерживая Проказницу.
Добиралась Улыбка и до глаз, которые поначалу не решалась беспокоить, если замечала пронзительный, суровый или скептический взгляд. Тушевалась перед их отсутствующим взглядом, терпеливо дожидаясь, когда блуждающий взор остановится на ней. Но как только появлялся блеск в глазах или отражение голубого неба в них, Улыбка тотчас засыпала их искринками смеха. Ведь ее интуиция подсказывала, что даже за неприступным взглядом могут скрываться добродушие и теплые чувства.
Но однажды, откуда ни возьмись, случилось безудержное нашествие иноплеменников-масок, не имевших ничего общего с прежнимими знакомыми по карнавалам масками. Эти медицинские охранники деловито залепили рты и носы поначалу немногим, а потом поголовно всем. И как же скоро отпала нужда в средствах для привлекательности лиц, и ублажавшая, обхаживавшая прежде косметическая индустрия рухнула до уровня незапамятных безмакияжных времен. Подавленные расстроенные чувства стали недосчитывать многих эмоций. Какая-то реальная угроза глобального коллапса нависла над прежним укладом. Все оказались во власти масок, множащихся глумливо с чудовищной быстротой, словно плющом плотно залепивших прежде милые доверчивые, добродушные в массе своей лица. Кто-то стал приспосабливаться, даже попробовал отыскать преимущества - за маской удобно стало прятать глаза. Одни Щеки приняли бледный вид, другие же неконтролируемо полнели, утешаясь появившимися ямочками. Да и распоясавшимся Языкам, прежде охотно
прятавшимся за внешней бравадой, стало вольготней поругивать наставший порядок, возмущаться, не удерживая за зубами бунтарские и презрительные реплики, прекословить, даже вовсе и не адресуясь к Ушам и тем более к распорядителям локдауна. А уж сокрытые обиженные губы, казалось надолго бесконтрольно искривили недовольством, раздражением и злостью Ухмылки, Усмешки, Сарказм.
Нос, не желающий расставаться с духом свободы, норовил задиристо протестовать, требуя глоток свежего воздуха, а заодно пытался добиться свободы и для Улыбки, которой приходилось хуже всего. Бедняжка не могла все время находиться под надзором маски в окружении негодовавших бесцеремонных собратьев. Однако Улыбке таки удалось сбежать от них, укрыться у приютивших ее глаз. Так что снаружи Улыбку могли обнаружить теперь только по прищурившимся глазам, по подрагивающим сеточкам морщинок у глаз, искрящемуся смешинками взгляду, по блеску в глазах от все ещё памятного счастья. И в ответ тогда встречному также хотелось улыбнуться.
Конечно такие обстоятельства не могут оставаться надолго. Улыбке нужен свет, воздух, чтобы ничто не могло погасить ее. Она всегда в состоянии плещущейся радости.
Как это жизнеутверждающе и заразительно! И вот уже примеру нашей знакомой Улыбки последовали и другие. Оказалось, что и в оседлавших всех масках можно выражать удовольствие, приветствие и доброжелательность даже без участия губ, носа и щек, что совсем не трудно улыбаться, нести позитив, светиться радостью, дарить светлые надежды на изменение положения дел к лучшему.
Сомневается ли кто ещё, что Улыбка - это самое действенное улучшение качества Бытия человеческого?...

 

 

Агрессия

 

Случившийся некогда карнавал в городе чувств и эмоций заметно изменил жизнь горожан, оставив след во многих семьях. Вот и ГНЕВ тогда под маской Азарта закрутил роман со ЗЛОСТЬЮ, примерившей маску Восхищения. Этого ему так и не простила бездетная супруга ОБИДА, униженная тем, что любовница ЗЛОСТЬ родила дочь. Крошку назвали АГРЕССИЕЙ. Да только ГНЕВ не спешил с признанием дочери, не осознавая какую мину закладывает в её судьбе. У ЗЛОСТИ уже были дети ВРАЖДЕБНОСТЬ и САДИЗМ, поначалу недружелюбно принявшие новорожденную сестрёнку. Однако очень скоро та просто подчинила себе всех членов семейства. Сызмальства она всегда стремилась настоять на своём, пугая осознанным намерением причинить вред другому.
Неукротимый нрав негодницы ощущали на себе не только домочадцы, но и ближайшие соседи, чьё доброе расположение заметно иссякало от возраставшего количества её дерзких выходок. Руководимая ею ватага проказников выдирала заполонившие их подворье кактусы и швыряла на соседские клумбы с фиалками и гортензиями, вытаптывала изумлённые флоксы и нарциссы. Позже юные вандалы стали совершать и дальние набеги к коттеджу сестёр Нежности и Доброты, опушки перед которым были усыпаны васильками и ромашками. Однако самая привлекательная вилла, утопавшая в кустах роз, где обитали ДОЛГ и ВЕРНОСТЬ, оставалась для них недосягаемой на другом берегу озера. Особенное же раздражение у злокозненной АГРЕССИИ вызывало обилие герани, украшавшей многие подоконники, балконы, палисадники горожан. Ведь именно эти цветы хорошо защищали пространство от любого негатива, способствуя тому, чтобы атмосфера в городе всегда оставалась располагающей и доброжелательной.

Шло время. Крики, угрозы вспыльчивой раздраженной АГРЕССИИ стали слышны всё чаще и всё дальше по округе. Она многих доставала злобными шутками и сплетнями, хотя выглядела вежливой и даже привлекательной, оставаясь при этом беспринципной, коварной и злопамятной. Ей нравилось нарушать нормы и правила сосуществования, погружая горожан в психический дискомфорт: переживания состояний напряжённости, подавленности и даже страха. При этом бестия могла маскировать агрессивные намерения и ловко манипулировала окружающими. Наконец, такое эмоциональное враждебное состояние АГРЕССИИ всерьёз обеспокоило родню. Даже ГНЕВ, со временем примирившийся с навязанным отцовством, озаботился отнюдь не подростковым бунтарством внебрачной дочери, её намеренным критиканством, уничижительными придирчивыми замечаниями в адрес любого неугодного. Он, конечно, осознавал вклад своих генов в психику АГРЕССИИ, плюс отсутствие родительской заботы, игнорирование мучительных переживаний незаконнорожденного ребёнка. Это вполне способно было разрушить формирующееся миропонимание, укрепляя негативизм характера.
Семейным советом было решено отправить АГРЕССИЮ в некий специальный колледж далеко от этих мест в надежде на то, что смена обстановки, тамошняя запатентованная методика работы с проблемной молодёжью, социальная коррекция как-то помогут ей. Каково же было узнать, что очень скоро каналья оттуда сбежала далеко за океан с другими смутьянами-поклонниками знаменитого Че. Так АГРЕССИЯ надолго пропала из их жизни.

И вот однажды весь мир встряхнули события. Объявившаяся АГРЕССИЯ, успевшая к этому времени превратиться в параноидальную с болезненным самолюбием особу, решила поставить мир на уши, развязав мировую кровавую бойню.
Опираясь на верноподданных ЗАВИСТЬ, НЕНАВИСТЬ, МСТИТЕЛЬНОСТЬ, ЗЛОКОЗНЕННОСТЬ, САДИЗМ, ЖАДНОСТЬ, ЗЛОРАДСТВО и ДЕПРЕССИЮ, зачинщица кошмара с чудовищно раздутыми амбициями, конечно же, хотела войти в анналы истории самым одиозным вершителем судьбы мира. Но ещё более эта безумнейшая особа втайне горячо желала впечатлить маскулинным милитаристским неистовством свою возлюбленную ЯРОСТЬ, унизительно предавшую её выбором АМОКА. Отвергнутость, обида, затаённая злоба и развязали руки АГРЕССИИ, пустившейся во все тяжкие. Многих тогда повсюду охватил ужас от такого её разрушительного поведения в разрез со всеми общепринятыми нормами жизни. От бессмысленной жестокости брала оторопь. Привычный добрый, достаточно толерантный мир был ввергнут в иррациональный страх и стресс.
Вся обширная родня АГРЕССИИ оказалась в момент нерукопожатной, более того отверженной. Одних захлестнуло недоброе возмущение от такого изгойного положения, другие сникли от всеобщего укора, чувствуя себя постыдными соучастниками, вскормившими зло. ГНЕВА как обухом по темени глубоко потрясло творимое дочерью зло. Праведное негодование привело его в ряды пацифистов, осуждающих поступки АГРЕССИИ, требующих прекратить злокозненные действия и активно поддержавших создание ООН - ОБЪЕДИНЕНИЯ ОБЩЕСТВЕННЫХ НАСТРОЕНИЙ. Эта мировая организация занялась всей сложностью взаимодействий мировоззрений в окружающем мире - осуждалось ли варварство и мародёрство, обсуждались ли санкции к завоевателям или гуманитарная помощь жертвам разбоя. От членов ООН с их опытом, воспитанием и ценностями, от характера отношения к различным объектам социума зависело напрямую торжество светлых сил над тёмными. Все поверили, что развитый эмоциональный интеллект создаст возможность глубоких отношений в обществе, где высшим проявлением разумности явится способность к эмпатии. Однако присущее политике деление на фракции, коалиции, межпартийная разноголосица мешали желаемому единству и чётким действиям в отпоре АГРЕССИИ. 
В основных четырёх партиях: СТРАХА, ЗЛОСТИ, ГРУСТИ и РАДОСТИ столкнулись собственные внутрипартийные положительные, нейтральные и отрицательные группировки, зависящие в свою очередь от моральных, праксических, интеллектуальных, эстетических предпочтений. Многих членов этой организации взяла оторопь, кого-то даже охватил ужас от такого вызывающего целенаправленного деструктивного поведения АГРЕССИИ. Оно противоречило порядку жизни, наносило вред физический, моральный ущерб объектам нападения, вызывая общемировой стресс.
Все в целом осуждали разрушительные стремления АГРЕССИИ к абсолютному господству над другими, вызываемые ею губительные переживания страха, напряжённости, подавленности. Но находились и такие, кто рассматривал подобных миронарушителей, узурпаторов, едва ли не как инструмент успешной эволюции, даже инструмент психической саморегуляции общества, обеспечивающий успех в естественном отборе. Ясно, что тогда не обойтись без самоутверждения, доминирования и без присвоения жизненно важных ресурсов. Это мнение всячески поддерживали хейтеры и тролли, вносившие раздор в работу ООН. И все только руками разводили – как образовался у АГРЕССИИ такой огромный круг сторонников, последователей, для которых она была единственным средством, обещающим получение желаемой доли жизненных бонусов. Она же через пропаганду, ловко подсаживала их на инъекции шовинизма и ура-патриотизма. А вот сопротивление не принимавших АГРЕССИЮ чудовищно раздражало. Их чувства справедливости, чести, ответственности, солидарности, долга только распаляли ещё более, подстёгивая эскалацию, практически исключая шансы на благополучное разрешение спорных вопросов. По сути же, ей все были постылы и ненавистны - как противники, так и сторонники, сверх меры раздражавшие раболепием и пресмыканием. Ублажала их готовность унижаться, выпрашивая какую-нибудь милость, но настораживала способность подличать по отношению к любому. Узурпаторша отлично осознавала, что удерживает их подле неё в первую очередь страх перед исчезновением её покровительства, милостей.
Своя же выпестованная пропаганда сыграла с ней жестокую шутку – АГРЕССИЯ ещё более утвердилась не только в собственных превосходстве и непогрешимости, но и уверовала во все качества, восхваляемые под страхом репрессий её подданными. Тем самым самозабвенно теряла чувство осознания реальности, обрушив вожделенный мессианский статус. Даже привлечённые огромные злонамеренные силы не помогли достигнуть страстно желанной цели – глобального доминирования имперского шовинизма. И, обложенная кольцом всемирных порицаний, санкций и проклятий, АГРЕССИЯ, кажется, увидела, что молниеносного утверждения верховенства не случилось, но слышать об этом не хотела. Переполненная гневом, зложелательностью, ненавистью и ксенофобией, лиходейка упустила момент точки невозврата – маркер источника накопленной в ней злокачественной энергии и силы внешнего раздражителя. Запущенная неконтролируемая озлобленная реакция просто разорвала АГРЕССИЮ.

Наконец, мир смог облегчённо вздохнуть…

Только вот Агрессия не исчезла бесследно, а от взрыва разлетелась спорами по миру. Чего же удивляться, что временами там или сям возникает поросль насильников, узурпаторов, милитаристов, реакционеров, желающих причинить вред другим, силой добиться господства или завладеть чем-либо. И как же испытывают терпение Бытия амбициозные миронарушители, великодержавные шовинисты с идеологией национального превосходства, обосновывающей права на дискриминацию, эксплуатацию других и даже на спекуляцию ядерной гегемонией…

 

Злость и Злоба

 

В уже знакомом городе чувств и эмоций одна из улиц вела от Ратуши, минуя Рыночную площадь, к весьма яркому подворью: зелёного цвета особняку в окружении деревьев калины и клумб, усыпанных зверобоем и петуниями. Знающих язык цветов вполне могло настораживать такое обилие символов враждебности, раздражения и гнева, да, собственно, и калина – знак неуправляемых эмоций. Владелицы, конечно же, были всем знакомы – сёстры-двойняшки ЗЛОСТЬ и ЗЛОБА. Эти эмоциональные, достаточно общительные взбалмошные особы были, как правило, часто недовольны, раздражительны, легко осыпали оскорблениями, без смущения перекладывали вину на других и никогда не жалели о содеянном. Чужое время не ценилось. Выслушать чьё-то мнение, а уж тем более согласиться с ним – просто не вписывалось в их мировоззрение, априори принималось как неправильное. Своих ошибок не признавали, как и собственные недостатки. Без каких-либо угрызений совести насмешницы забавлялись учинёнными ими неурядицами, сумятицей. Сёстры охотно стремились на пари обрести власть над испуганными и неуверенными, не без удовольствия морально унижая. Если и случалось проявлять доброту, то только для того, чтобы получить что-то нужное. Даже друг с дружкой были не особо честны, чего уж говорить об окружающих.
Потому мало кто чувствовал себя нормально рядом с ними, однако поклонников они всё же привлекали. Вне всякого сомнения – по подобию.

Сестёр вполне можно было спутать, пусть они и выглядели внешне похожи, но по характеру отличались друг от друга. Первенцем была ЗЛОСТЬ. И хотя она запросто переходила от лёгкого раздражения до гнева, всё же была заметно добродушней своей сестры, отчего и пользовалась большим успехом у воздыхателей. ЗЛОСТЬ, конечно, мучила ухаживателей зубоскальством, насмешками, даже бессонницей, но не оставляла их пассивными наблюдателями. Временами она даже служила отличным воодушевителем, когда побуждала к действиям – изменить их собственное недовольство какими-либо обстоятельствами. К тому же кавалеров просто завораживал её букет ярких эмоций, возбуждали эффектный вид привлекательной стервозы, взрывной гнев с учащённым сердцебиением, мощный прилив силы и энергии. Такая экзальтированная непредсказуемость, вспыльчивость ЗЛОСТИ, однако не засоряли и не деформировали её естества. Наоборот, все выплеснутые эмоции, как правило, от невозможности получить то, что хочется, исторгнувшись, приводили к чувству облегчения. Ну а завершающие трогательные слёзы были-таки душевным движением, омовением её сарказму, злонасмешкам, что даже помогали потом проявлению эмпатии и исчезновению ехидного критического мышления, досаждавшего окружению.

ЗЛОБА же, напротив, была приметно замкнутой. Отчасти это делало её даже несколько загадочной для иных. Она была сдержанней сестры в проявлении эмоций. Если у ЗЛОСТИ бывали кратковременные приступы гневного раздражения, ярости, то у ЗЛОБЫ это более длительное взращиваемое чувство. Редко кто мог почувствовать её ярость в привычном глухом раздражении, сумрачной завистливой недоброжелательности, даже враждебности. Всё копилось внутри, временами разряжаясь через жестокость. Такое достаточно скоро разрушало симпатии и интерес к ЗЛОБЕ, делая любые взаимоотношения скоротечными. Сама же каналья всегда была убеждена в своей правоте настолько, что собственный опыт с неприятными и болезненными моментами попросту отметала, срываясь и вымещая на окружающих. Даже ощущая постоянный дискомфорт и беспомощность от заставшего врасплох преждевременного старения, когда от стресса уменьшается количество коллагена в коже, увеличивая сетки морщин, ЗЛОБА любила мстительно наслаждаться несчастьем других.
Собственно, её кредо – чтобы ни у кого не было лучше, чем у неё. И хотела, чтобы все были такими же несчастливыми, как и она сама в моменты, когда душили жабы враждебности и зависти, комфортно расселившиеся в её внутреннем болоте. Правда, она упускала, что эта сволочная нечисть сжирает её жизненный ресурс.
Вот и в ссорах со ЗЛОСТЬЮ, когда та взрывалась эмоциями гнева, ЗЛОБА затаивалась, начинала придумывать план мести, желчно смакуя желаемые для сестры напасти. Эта несчастная даже не осознавала, как постоянная озлобленность подтачивает, ухудшает её самочувствие.

В ближнем окружении более всего привлекали сестёр три закадычных приятеля – АФФЕКТ, РОПОТ и РАЖ. Блистательный АФФЕКТ явно отдавал предпочтение ЗЛОСТИ, эгоистично оттесняя друзей, довольствовавшихся компанией ЗЛОБЫ. А та в свою очередь благосклонно выделяла смущавшегося РОПОТА с его негромкой речью, обворожительной запальчивой досадой от замешательства и какой-то греховной реакцией на всё вокруг, что было не по нраву. Заводила РАЖ пробовал не уступать сопернику, но уж очень пугал ЗЛОБУ своим неистовством, безудержными брызгами энергии.
Однако скоро РОПОТ и РАЖ обнаружили к досаде, как ЗЛОБА нетерпима, фанатична и жестокосердна. Приступами вырывалась у ней затаённая агрессия в сарказме, унизительных издёвках, а циничное твердолобое упрямство гасило на корню всякий интерес к ней. Надутый вид заставлял ломать головы, что ей не по нраву, чем её обидели, и отметал сердечные ухаживания.
А потом случилось так, что мало контролирующий себя спесивый АФФЕКТ, попытавшийся против воли овладеть ЗЛОСТЬЮ, был отвергнут. И та, потрясённая покушением на её пространство, инстинктивно защищая себя в лихорадочной сумятице противостояния, неожиданно предпочла РОПОТА и триумфально увлекла под венец.
Такого подлого поступка ЗЛОБА простить сестре не смогла. С ещё большим усердием она отчаянно стала множить внутри себя ярость, жестокость, неистовство и жажду отмщения. Вид счастливых молодожёнов наращивал в ЗЛОБЕ неимоверное напряжение, сметая чувство собственных границ. Заполонившая агрессия погрузила в нещадное пламя ненависти, обуглила долго скрываемую страсть к РОПОТУ и остатки чувства привязанности к сестре. Перехватывающая горло остервенелость, лютость бешенного темперамента заблокировали мировосприятие, малейшее понимание приближающейся гиперэмоциональной катастрофы.

И кромешный мрак, лишив ориентации в пространстве, обрушился лютой головной болью, безмерным шумом в ушах, на обессиленную головокружениями, потерявшую контроль перекошенную ЗЛОБУ, превратив её в исполинскую чёрную птицу. Вырванная из привычной среды, эта пария пополнила ряды мифических птиц. Вне всякого сомнения, она не стала одной из птиц-дев: ни вещей Гамаюн, приносящей губительную бурю, ни очаровательной Сирин – посланницей подземного царства, и уж тем более ни чудесным Алконостом с лицом прекрасной девы. Тьма-тьмущая сотворила из неё мифическую смертоносную Гриф-птицу с перьями словно стрелами и когтями, содержащими яд ненависти, который безжалостная хищница выпускает в настигнутую жертву.
И кружит теперь ЗЛОБА дозором не только над родовым гнездом с купой племянников и сородичей, усиливая их злонравие и недоброжелательность, но охотно накрывает любого, таящего в себе озлобленность. Сколько таких встречаются и в иноземных краях, не успевших захлопнуть двери и окна перед кружащимся стервятником. Как охотно потом ЗЛОБА заволакивает своей неистовой злонамеренностью, затягивает в ожесточение и враждебность, душегубными мыследействиями забирает жизненную энергию жертв, впустивших её в своё внутреннее пространство.

А в бесконечном времени по-прежнему что-то исчезает, что-то появляется.
И ещё надолго остаётся калина памятным знаком неуправляемых эмоций.